Сибирский рассказ. Выпуск III

Никитич встал на колени, огляделся. До берега еще с километр — не добраться. К тому же черная промоина широко разлилась — поработала речка Карасук. Но ближе к промоине белеют какие-то кочки. Старик догадался: это же наплески речной воды еще с осени мелкими торосами намерзли по льду. Недавно была метель, снег и задержался у этих торосов. Когда снег чистый, то тает очень медленно, под ним и лед, должно, покрепче сохранился… Может, удастся продержаться до ночи, а там морозца бог пошлет… Или какая живая душа с берега заметит. Хотя какого дурака сейчас на берег занесет: развезло — ни пешему ни конному к озеру не пробраться. А дорога машинная — вона где, километра полтора от берега…

Однако появилась хоть малая надежда — теперь уж он, Никитич, не только о своем спасении думал, но возвалил на себя добровольную ношу, стал как бы ответчиком за судьбы этих людей, которые доверились ему, правда, в самый безвыходный момент. Раньше-то, когда все было хорошо, советов его не слушали да и самого не замечали вроде. Обидно, конечно, но не время счеты сводить.

Ответственность за спутников придала старику силы. Он повеселел даже и быстро поле, изгибаясь ящерицей, то и дело оглядываясь назад — покрикивая, подбадривая, давая советы:

— Как ползешь, Сашка?! Не локтями да коленками упирайся, а брюхом, всем телом вплотную держись!.. И задом поболе виляй, будто фастрот танцуешь… Эх, ядрена корень, чему тебя в армии учили?

— Тут не фокстрот, тут скорее буги-вуги, — клацая зубами, отозвался Сашка и провалился, ушел по пояс.

— Тону-у! — завопил он. — Мамочка родная!.. Спасите, люди добрые!!

К нему подобрался Анохин, подсунул свою тесину, потянул, но и сам оказался в воде. Подоспел Никитич, обе тесинки да еще свою фанерную крышку сперва толкнул скользом Анохину — тот выбрался, потом таким же манером вызволил и Сашку.

Они лежали на льду, одышливо хрипя, отплевываясь и грубо ругаясь.

— Куда ты нас тащишь?! — зло кинул Никитичу Анохин.

— Надо до тех вон белых кочек добраться. Там лед покрепче должон быть…

— Должон быть!.. — передразнил Анохин, но спохватился, умолк.

— Теперя-ка так… — Никитич с трудом, как сухую корку, проглотил обиду, критически оглядел мужиков, как бы стараясь понять, на что они еще способны. — Теперь будем катиться на боку. Тесину двигай вперед — и поперек ее с боку на бок. Видали, как бревна по лаве накатывают? Тада поехали!..

3

Добрались они до этих конек, когда солнце совсем село и воздух стал разбавляться легкой синевою, а лед, полыхавший днем расплавленным металлом, потемнел, словно подернулся пепельной окалиною.

Не ошибся Никитич: покрытые ноздреватым снегом кочки — торосы — хоть и мелкими пятачками, но сохранили под собою плотный лед, не дали ему протаять до воды. На эти-то пятачки, выбрав какие покрупнее, Никитич и расставил своих спутников шагах в десяти друг от друга — для большей безопасности. И Сашка, как только почувствовал под ногами твердь, — сразу и взбодрился, испуг стал помаленьку выходить из него, как дурные винные пары. И он первым заметил, что над озером большими табунами идет перелетная птица, и, стараясь подавить в себе остатки недавнего страха, унять нервную дрожь, крикнул:

— Слышь, Никитич? Ружьишко бы сейчас!..

Такой уж он был легкий человек, этот Сашка-шофер: не утруждал себя лишними мыслями, не обременял хлопотами и заботами. Жил как в поле трава — сейчас хорошо, а там — что бог пошлет…

Анохин Гаврила Николаевич был человеком совсем другого склада. Устроившись на своем пятачке, он, правда, тоже сначала успокоился: терпеть пока можно… Не в пустыне же, не в Ледовитом океане в конце-то концов!.. Но, как человек основательный, привыкший все делать и знать наверняка, он решил проверить прочность своей кочки: сколько же на ней можно продержаться? Потопал ногами, слегка подпрыгнул… Прыгнул повыше — и кочка малость покачнулась, чуток просела поплавком и снова стала на место…

У Анохина почему-то заломило зубы, сухо стало во рту. Понял он, что спасательный пятачок его — не надежнее, чем опущенная в воду дырявая бочка. Да! Эта ледяная пористая бочка будет под тяжестью его тела постепенно напитываться водою и оседать… Он пошарил по карманам, отыскал размокший коробок спичек, вытащил мокрую и липкую, как лягушка, пачку сигарет. Все это зашвырнул подальше, спросил осипшим голосом:

— Никитич, закурить не найдется?

Старик извлек из-за пазухи целлофановый мешочек (давнишняя привычка человека, постоянно живущего на природе, — в первую очередь хранить спички и табак: не только от дождя — от влажного промозглого воздуха махорка отсыревает, становится горькой). Тщательно свернул цигарку, поджег ее, закрыл в алюминиевую коробку для рыболовных крючков:

— Лови, Николаич!