Сидней Рейли

По прибытии на Лубянку Рейли был доставлен в кабинет Романа Пиляра^{689}, чекиста, который за год до этого арестовывал Савинкова. Пиляр напомнил Рейли, что смертный приговор, вынесенный ему революционным трибуналом в 1918 году, никем не отменен, заявив, что в его же интересах сотрудничать со следствием. Из документов следствия видно, что на первых допросах Рейли проявил большое самообладание, подтвердив лишь свое имя и отказавшись назвать имена других английских агентов в России. Рейли также подвергли личному обыску, в результате которого, по утверждению Михаила Трилиссера, начальника Иностранного отдела ОГПУ, у него были изъяты некие ценности, взятые им из тайника в Ленинграде^{690}. Затем Рейли доставили в камеру № 73, и с этого момента он стал именоваться лишь как «заключенный № 73», или просто «73».

На следующий день, 28 сентября, ОГПУ инсценировала инцидент на советско-финской границе в то время и в том месте, где Рейли и его соучастники должны были вернуться в Финляндию.

Жители поселка Ванха Алакюля в тот день слышали ружейную перестрелку. Наблюдавшие за этой сценой с другой стороны реки финские пограничники увидели, как к границе подъехал грузовик, в него бросили «трупы», после чего грузовик уехал. В Москве было созвано экстренное заседание совета «Треста», членов которого информировали о смерти Рейли. ОГПУ, разумеется, дало «утечку» этой информации через настоящего заговорщика-белогвардейца, который сообщил эти сведения в Гельсингфорс. Между тем Пепита безуспешно пыталась найти своего мужа в отеле «Андреа» в Выборге, куда он должен был приехать в тот вечер. Когда же ее попытки не увенчались успехом, она 30 сентября послала Бойсу телеграмму: «От Сиднея нет новостей с двадцать пятого. Должен был возвратиться сегодня. Отель «Андреа» в Выборге ожидал его прибытия вчера, но он не приехал. Что мне делать? Телеграфируйте, если у Вас есть новости — очень обеспокоена». Бойс ответил ей короткой телеграммой: «Никаких новостей, уже телеграфировал»^{691}. На следующий день он послал Пепите письмо:

«Дорогая г-жа Рейли!

У меня до сих пор нет никакой информации о Сиднее. Более того, я не получал никаких новостей из той части света с тех пор, как он уехал. Судя по Вашей телеграмме, он все же согласился на операцию. Это меня удивляет, так как, по моим сведениям, парижские врачи сочли ее необязательной. Полагаю, что в его здоровье произошли какие-то изменения к худшему, побудившие его лечь на операционный стол. Насколько мне известно, сама операция не должна быть сложной, однако процесс выздоровления, возможно, несколько более затянется, чем я ожидал. Но мы не должны паниковать. Я уверен, он в надежных руках и будет сделано все возможное, чтобы он пошел на поправку как можно быстрее. Не сомневаюсь, что мы получим от него весточку, как только он встанет на ноги»^{692}.

Сидя в камере № 73 и размышляя о своем незавидном положении, Рейли, очевидно, надеялся, что, узнав о его аресте, английское правительство предпримет шаги для его освобождения или обмена, как это произошло с Локкартом в 1918 году. По здравом размышлении он решил для себя, что лучший способ выжить — это попытаться выиграть время.

Глава 14. Дорога в Сокольники

Вопреки распространенному мнению, в ОГПУ Рейли не подвергали пыткам или какому-либо другому физическому воздействию. Борис Гудзь, в то время двадцатитрехлетний связной офицер ОГПУ, прикрепленный к Владимиру Стырне, через 77 лет после произошедших событий с уверенностью утверждал, что «никаких физических методов к нему не применялось, я могу это гарантировать»^{693}. С самого начала сотрудники ОГПУ относились к Рейли как к достойному противнику. Несмотря на то что он сделал ряд признаний о своем прошлом и рассказал о своей деятельности в России во время своего последнего пребывания там, это было явно не то, что ОГПУ хотело от него узнать. Владимир Стырне, считавшийся одним из лучших следователей ОГПУ, тщательно запротоколировал свой допрос Рейли: