Сидр и Рози

Когда случалось последнее, он, из уважения к тете Алисе, всегда совершал самоубийство. Он, правда, сделал гораздо больше попыток самоубийства, чем любой из моих знакомых, но всегда самым нерезультативным способом. Если он топился, канал оказывался высохшим; если прыгал в колодец, тот тоже был пустым; а когда он выпивал дезинфицирующее средство, рядом всегда наготове стоял антидот, с четкой этикеткой, к вашим услугам, готовый решить вашу проблему. Он рассудил, и вполне разумно, что гнев тети Алисы при известии об очередной задержке зарплаты утонет в ее гораздо большей тревоге, когда она снова найдет его при смерти. И тетя Алиса никогда не подводила его в этих расчетах и прощала его каждый раз, когда он поправлялся.

В тот вечер мы поздно засиделись на кухне и вдруг услышали громкий стук в дверь. Заполошный голос кричал: «Анни! Анни!», и мы поняли, что что-то случилось. Кухонная дверь со скрипом отворилась, и показались три фигурки в черных одеждах. Это прибежала тетя Алиса с двумя маленькими дочками, все трое надели воскресную одежду. Они застыли у кухонного порога, молча, как привидения, на лице тетушки Алисы с огромными карими глазами лежала тень трагического рока.

— На этот раз ему удалось, — выдавила она наконец. — Оно случилось. Я знала, что он добьется своего.

В ее голосе звучали нотки мистического заклинания, которые падали кристалликами льда мне на сердце. Драматическим жестом она обняла своих маленьких, хорошеньких девочек, но те только вырывались, сопели и хихикали.

— Он больше никогда не придет домой. Им пришлось уволить его. Теперь он ушел и покончил со всем этим.

— Нет, нет, — запричитала Мать. — Входи и присядь, моя дорогая. — И она потянула гостью к огню.

Тетя Алиса села, не сгибаясь, как готическая скульптура, все еще обнимая своих извивающихся девочек.

— Куда еще мне податься, Анни? Он ушел в Дедкомб. Он всегда говорил мне, что уйдет…

Внезапно она резко повернулась и схватила Мать за руку, ее темные глаза бешено вращались.

— Анни! Анни! Он покончит с собой. Твои мальчики — они должны найти его!..

Поэтому мы с Джеком надели шапки и куртки и вышли в ночь, под висящий полумесяц. От огромного количества эмоций голова моя была пуста; мне хотелось или смеяться, или спрятаться. Но Джек не терял самообладания, холодного рассудка и, сжав зубы, вел себя как командир подлодки. В критической ситуации мы превратились в мужчин, мы выполняли секретную миссию. Казалось, в наших руках находились жизнь и смерть. Прижавшись друг к другу, мы шли по долине, направляясь к дедкомбскому лесу.

Лес напоминал свалку гниющей тишины, преображенный маской полуночи; шел приличный дождь, влажный папоротник промочил нам ноги, листья дрожали от крика сов и от ручейков воды. Что нам делать дальше? — недоумевали мы. Почему он должен прийти именно сюда? Мы шли под потоками воды с деревьев, крича «Дядя!» охрипшими, монотонными голосами. Что мы можем найти тут? Может быть, вообще ничего. Или, что еще страшнее, вдруг найдется то, что мы пришли сюда искать?… Но мы помнили женщину, ждущую со страхом дома. Наша задача, хоть и мрачная, была ясна.

Поэтому мы, спотыкаясь и разбрызгивая грязь, перебирались через невидимые ручьи, шли по тропкам, окаймляющим зловещие тени. Мы тыкали палками в кучи старых листьев, даже проверяли лисьи норы, облазив весь лес. В нем не было ничего, кроме ноздреватой темноты, совсем ничего, если не считать страх.

Мы уже решили поворачивать к дому, и, надо признаться, с радостью, когда вдруг мы увидели его. Он стоял на цыпочках

под огромным мертвым дубом, с подтяжками, обмотанными

вокруг шеи. Эластичная петля, накинутая на ветку над ним, заставляла его болтаться вверх-вниз, как марионетку. Мы со страхом приблизились к извивающейся фигуре — и увидели его злой глаз, уставленный на нас.

Наш дядя Сид был в отвратительном настроении.

— Вы чертовски долго не шли! — прохрипел он.

Дядя Сид никогда больше не водил ни одного автобуса, он нашел работу садовника в Шипскомбе. Теперь все дяди осели около родного дома, отказавшись от своего буйного начала. Все, кроме инспектора по страховкам Фреда, которого мы потеряли из-за его благополучия и дальности проживания. Все мужчины повторяли многие черты Матери — бывали глупы, эксцентричны, подвержены настроениям; но, несмотря на их безрассудства, для меня они навсегда остались истинными героями моего детства. Мысленно я представляю их такими, какими они сложились в моей памяти. Каждый из них был бардом и оракулом; они напоминали кольцо приземистых мегалитов, расположенных на одном из холмов — избитых погодой и покрытых шрамами былой славы. Они были конниками и скандалистами из другого века, и их судьбы посылали этому веку горькое прощай. Рассказывая о кампаниях на пустынных границах, о карамболе Крюгера и грязи Фландрии, о мире, который все еще двигался с той же скоростью, что и при Цезаре, и о той Империи — большей, чем у Цезаря, — через которую они прошли с войнами, остроглазые и анонимные, они рассказывали о первых признаках развала аванпостов…

Пикники и праздники