Сигареты и пиво

Бабам тут, конечно, только рады. Особенно тем, которые отсосут за два пенса. Но даже если ты телка и у тебя туго с наличностью, тебе все равно не стоит сюда приходить. Если, конечно, тебе не по хуй, что говорят пацаны. А в Манджеле пацаны не стесняются в выражениях.

— Слышь ты, пшел на хуй отсюда, угребыш.

Но совсем не все телки в игровых автоматах что-то продают или держат пацанов за руку. Вам вряд ли захочется, чтобы Жирная Сандра взяла вас за руку. Или вообще за что-нибудь.

— Здоров, Сэн, — сказал я, остановившись у ее кассы. — Давненько я…

— Ты че, оглох, что ли? Сказали тебе, уебывай отсюда. А теперь давай — чоп-чоп.

Ну, стоя у дверей «Хопперз» я всякого наслушался. И на хуй меня посылали столько раз, сколько вы яйца варили. И я вам вот что скажу — это на меня не действует. Конечно, пацаны и телки, которые это говорят, быстро оказываются на улице, но просто у меня работа такая. А на самом деле мне глубоко посрать, что они там говорят. Но Жирная Сандра, сидящая за грязным стеклом в своей тесной кассе, как-то так умела это произнести, что у тебя яйца усыхали.

— Ну, Сан, — сказал я, прислоняясь к кассе, — может, есть способ…

— Аааа, — сказала она неожиданно благожелательно. Или мне так казалось, примерно столько времени, сколько нужно мухе, чтобы посрать. У Жирной Сандры в ее жирном теле могло быть восемь гребаных миллиардов костей, но ни одна из них не умела быть благожелательной. — Я тут тебе хамлю, и совсем из головы вон, что у нашего Блэйки крыша поехала с тех пор, как я его видела в последний раз. Может, кому-нить звякнуть, чтоб за тобой приехали, а, Блэйки, бедняжечка?

Я был уже по самые яйца сыт этой хуйней. Все знали, что это лажа и что если кому-то обследуют голову, это еще не значит, что он ебанутый. И я из кожи лез, чтобы это доказать, поэтому почти сразу вернулся к дверям «Хопперз» и снова стал самым крутым вышибалой в Манджеле.

— А ты, видать, редко отсюда выходишь, Сан, — отвечаю. — Иначе бы знала, что к чему…

— Ага, тебе сюда вход закрыт. А теперь уебывай. — Она встала и показала дряблой белой рукой туда, откуда пробивался уличный свет.

— Закрыт? Это еще почему?

— Потому. Закрыт. Я, блядь, сто раз повторять не буду…

— Погодь, погодь. А почему закрыт-то? Я тут не был уже…

Но, знаете что, она была права. И вход мне запретили как раз, когда меня уже начало тошнить от этого зала, так что я пошел дальше и напрочь про это забыл.

— Ах это, — говорю. — Неужто ты хочешь сказать, что вход для меня все еще закрыт из-за того случая?

— Да нет, что ты, Блэйк. Я тебе целый час талдычу, чтобы ты уебывал, просто так, по приколу. Если тебе закрыли вход, — проговорила она таким громким голосом, что я отшатнулся от ее будки, а ну как развалится, — он для тебя закрыт.

— Да ладно те, Сэн. Я, Легс и Фин, мы… Хе-хе. Мы… — теперь я все как следует вспомнил.

— Перевернули пинбол. Да, я это помню, бля.

— Но мы ж в хлам были. Ну че ты прикалываешь…

— А то я не в курсе. Весь ковер заблевали. А теперь…

— И ваще это не я блевал, насколько я помню. Это…

— Ну вот, бля, началось — теперь будешь валить на покойника, да? Очень удобно, правда?

— Что? Да не, я…

— Все, заткнись, а то закричу. Насколько я знаю, это сделал ты. И все остальное тоже. А теперь уебывай, тебе вход воспрещен.

Это было ни хуя не честно. На самом-то деле все это натворил Фин. Он тогда совсем слетал с катушек от бухла, впрочем, все правильно, мы ж тогда еще пацанами были. Но друзья всегда вместе, даже если один из них уебок, а второй оказывается мудаком. Так что выгнали нас втроем. Но я ни хуя не собирался объяснять все это Жирной Сандре. Вместо этого вытащил бумажник и начал в нем копаться, так, чтобы она не видела содержимого.

— Сколько? — спросил я, глядя прямо ей в глаза. Она пялилась на мой бумажник и облизывала губы.

— А сколько есть? — спросила она вдруг совершенно нормальным голосом.

На самом деле в бумажнике было шесть старых букмекерских квитанций, пара бумажек с телефонами телок, фотография моей «Капри», когда я ее только купил, и пятерка. А пятерку она не получит. Зарплата только завтра, а какие-то бабки всегда должны быть при себе.

— Пятьдесят. Нормально?

— Ну да. — Улыбка у нее вышла почти красивой. Ну, если крепко закрыть глаза, может такой показаться, да. — Ну… — выдавила она, придя в себя и опустив уголки рта. — Если это все, что ты можешь себе позволить…

Я выудил из кармана 50 пенсов и положил перед ней. Потом послал ей воздушный поцелуй и двинул дальше. Она принялась орать как резаная, но я на это просто забил. Пора завязывать страдать фигней и сосредоточиться на работе.