Сигнал из прошлого

Больничная палата на шесть коек, по три с каждой стороны от входной двери. Заняты четыре. Койка Тимофея — у самой двери, койка напротив него свободна. Мужик на койке рядом с ним заливисто, с удовольствием храпит. В перерывах между раскатами храпа становится слышно, как постанывает еще один сосед, лежащий у окна. Жидкий свет струится из коридора в приоткрытую дверь.

Аркадий лежал в самом дальнем углу. Тимофей даже не узнал его — угол был темным, — скорее почувствовал. Ауру этого человека ни с чем нельзя было спутать. И пусть даже само существование ауры ставится под сомнение официальной наукой. Наука знает не все. И наука не сумела бы никак измерить или объяснить те волны черного, холодного безумия, которые мерно накатывали из дальнего угла палаты.

— И нас положили в одну палату, — не спросил даже, а констатировал Тимофей.

— У него нога сломана. И его пристегнули.

— Бардак…

И снова — просто констатация факта, а не осуждение. Осуждать — задача судей, а Тимофей был просто человеком, который понял, что игра еще не окончена. Что судьба подкинула последний шанс.

— Стой, погоди, — засуетилась Вероника, когда он спустил одну ногу с койки. — Не надо вставать! Грохнешься еще…

Тимофей и правда замешкался, но не из опасения потерять сознание. Просто он обнаружил, что лежит совершенно голым. Секунду поразмыслив, набросил на плечи простыню, завернулся в нее и встал.

Головокружение накатило снова — так же стремительно, но так же быстро откатилось обратно. Вероника вцепилась в его руку. Тимофей принял помощь, хотя и не нуждался в ней. По крайней мере, пока.

— Где моя одежда? — спросил на ходу.

— Узна́ю, — вздохнула Вероника.

— Будь любезна.

— Вряд ли до утра…

— Нужно до утра. Или привезти что-нибудь другое из гостиницы. После.

Тимофей остановился перед койкой в дальнем углу и уставился в лицо убийцы. Спокойное, безразличное лицо. Пожалуй, его можно было бы назвать умиротворенным, если бы не эта чудовищная аура. Как мог Белов ее не чувствовать? Как мог держать рядом с собой такого человека? Называть его другом?

Аркадий не спал, это Тимофей чувствовал так же точно, как и то, что не спит он сам. Во сне человек не выглядит таким… мертвым.

— Мне нужно знать, где девочка, — сказал Тимофей.

— Да он тебя не слышит, — возразила Вероника. — Он вон, до сих пор под капель… Ой, блин!

Вероника отшатнулась и едва не упала на соседнюю койку — благо пустую.

Аркадий открыл глаза. Взгляд его сразу же уперся в лицо Тимофея. И Тимофей спокойно выдержал этот взгляд.

— А ты упрямый, — прошептал убийца.

— А вы — жестокий. Будем и дальше обмениваться очевидными фразами?

Аркадий вяло улыбнулся.

— Можем… сыграть в шахматы. Правда… — Тимофей услышал слабое бряцанье и, переместив взгляд, увидел наручники, приковывающие Аркадия к металлической спинке кровати. — Правда, тебе придется самому двигать фигуры.

— Послушайте. — Тимофей снова посмотрел убийце в глаза. — Я не умею разговаривать с людьми. Я доверил бы этот разговор Веронике, но она вас боится и будет неэффективной. Поэтому давайте перейдем к сути. Где девочка? К парку вы с ней не подъезжали, это точно. Убили и спрятали там же, где прятали всех своих жертв? Тогда молчать бессмысленно. Ее не найдут, когда вам нужно. Если скажете мне сейчас, я…

— Ее найдут, — перебил Аркадий.

Отвел взгляд, уставился в потолок. Лицо утратило безмятежное выражение, стало жестким. Губы сжались в полоску.

— Но не там. — Тимофей присел на край койки Аркадия, и тот удивленно на него взглянул. — Все будет не так, как вам хотелось. Но я могу исправить.

— Исправить… — Аркадий грустно усмехнулся. — Ты уже все сломал, мальчишка. Все должно было быть иначе.

— Знаю, — согласился Тимофей. — Шесть филиалов, шесть жертв. И седьмая — особенная. Чтобы он сошел с ума от отчаяния и сам себя уничтожил. Ведь так?

Аркадий смотрел теперь как-то иначе. Как будто хотел поверить в то, что его понимают. Понимают и принимают таким, какой он есть.

— А ведь ты ненормальный, — прошептал он. — Тоже притворяешься живым, даже когда тошнит от этой маски?

— Ни к чему, — мотнул головой Тимофей. — Я сумел обустроить свое существование так, чтобы не перед кем было притворяться.

— И ничего не боишься…