Сияющая пирамида

— Дайсон, — Воган говорил очень серьезно, — я раздумывал над этим все утро, когда вас не было, и пришел к единственно возможному заключению относительно виденного ночью, точнее, относительно того, что я считаю виденным: об этом лучше не вспоминать. Как и все люди, я жил здравой, честной и богобоязненной жизнью, и все, на что я способен — это поверить в чудовищную иллюзию, поразившую воображение. Вы помните, мы возвращались домой вместе в глухом молчании, ни слова не было сказано между нами о том, что произошло, или, лучше сказать, о том, что вообразил каждый из нас; так не лучше ли нам хранить полное молчание и в дальнейшем? Когда мирным солнечным утром я вышел на прогулку, мне казалось, вся земля полна благоговения, и, проходя вдоль стены, я не заметил свежих знаков, а те, что были там, я стер. С тайной покончено, мы снова можем жить спокойно. Думаю, безумие нескольких прошедших недель связано с действием какого-то яда… да, я подошел к черте, за которой безумие, но все, теперь я опять в здравом уме.

Мистер Воган, выдав свою пылкую тираду, подался в кресле вперед и взглянул на Дайсона с надеждой и даже мольбой.

— Мой дорогой Воган, — сказал Дайсон после некоторой паузы, — какая в том польза? Слишком поздно примерять костюм простака; чересчур далеко, или, если хотите, глубоко, мы ушли. Кроме того, вы знаете не хуже меня, что никакого обмана чувств в нашем случае не было, я это утверждаю, хотя со всем жаром сердца хотел бы обратного. Мое оправдание в другом — я должен рассказать вам все до конца, в пределах, разумеется, моей осведомленности.

— Что ж, хорошо, — согласился Воган с протяжным вздохом, — должны так должны.

— В таком случае, начнем с конца, если вам будет угодно. Я нашел эту известную вам брошь в том месте, которое мы назвали чашей. Она лежала на земле, чуть в стороне от кучи еще тлеющей золы и серого пепла. Брошь, должно быть, случайно отцепилась от платья той особы, которая ее носила, перед тем… Нет, не перебивайте меня, Воган. Сейчас, зная конец, мы сможем добраться и до начала. Давайте вернемся назад, к тому дню, когда вы приехали ко мне в Лондон. Насколько я припоминаю, вскоре после вашего прихода, вы вскользь упомянули об одном загадочном несчастном случае, произошедшем в ваших краях, а именно: девочка, ее звали Анни Трэвор пошла через горы повидать родственников и бесследно исчезла. Признаюсь, ваш рассказ не сильно заинтересовал меня; ведь для исчезновения человека, особенно женщины, из круга родственников и друзей, существуют тысячи банальных причин. Доведись нам хорошенько поговорить с полицией, оказалось бы, что в Лондоне каждую неделю кто-нибудь таинственно исчезает, и какой-нибудь достаточно грамотный офицер только пожмет плечами и скажет, что по закону больших чисел по-другому и быть не может. Так что первое время я был преступно небрежен по отношению к вашей истории, и, помимо того, имелась еще одна причина: ее банальность сочеталась с необъяснимостью. Все, что вы могли предположить, так это моряка-негодяя, но я тут же отбросил это предположение. По многим причинам, в основном же из-за того, что преступник «по случаю», любитель, так сказать, почти всегда обнаруживает себя, в особенности, если ареной его действий становится сельская местность.

Вспомните, пожалуйста, о Гарсии, которого вы как-то упомянули. На следующий день после убийства он шел к железной дороге: брюки его были, конечно, в крови, а добыча — часы датской работы — связаны в аккуратный сверток.

Словом, отвергнув ваше единственное предположение, мы пришли к выводу, что история не представляет никакого интереса. Помилуйте, стоит ли забивать себе голову неразрешимыми проблемами? Заботит ли вас, скажем, Зенонова история с Ахиллом и черепахой? Думаю, что нет, поскольку безнадежность поиска решения вызывает лишь зевоту. Так и в истории с пропавшей девочкой — я просто поместил явление в разряд неразрешимых и забыл о нем. Но ошибся, так уж вышло, и если помните, именно вы незаметно перешли к делу, к которому испытывали куда больший интерес — что, впрочем, немудрено, ведь оно касалось вас лично.

Думаю, нет нужды вдаваться в подробности того очень странного рассказа о знаках из наконечников стрел, хотя поначалу я его не оценил. Мне пришло в голову, что это детские шалости, если не обычный розыгрыш, но когда вы продемонстрировали мне наконечники, понял, за всем этим скрывается нечто глубоко неординарное, и как только мы сюда прибыли, погрузился в разгадывание шарады, пытаясь проникнуть в смысл замеченных вами знаков. Первым по счету был знак, который мы назвали войском: несколько линий, выложенных из направленных в одну сторону кремней. Затем линии выстроились наподобие спиц колеса, и острия камней указывали на чашу в центре, затем — треугольник или пирамида, и наконец — полумесяц.