Сияющие

Тяжело дыша, мужчина грубо переворачивает ее и, прежде чем она успевает закричать, заталкивает в рот теннисный мячик, разбив губу и раздробив зуб. Сначала мячик сжимается при входе в рот, а потом расширяется и разжимает челюсти. Кирби задыхается от вкуса резины, крови и собачей слюны. Пытается вытолкнуть его языком, но натыкается на осколок сломанного зуба. Она давится кусочком собственного черепа. Изображение в левом глазу заволокла лиловая дымка. Скула вышла из сустава. Но все еще как-то сжимается.

Очень трудно дышать с мячом во рту. Руки так сильно стянуты проволокой, что совсем онемели. Концы железки впиваются в спину. Она сильно встряхивает плечами, пытаясь напряжением мышц вывернуться из-под его тяжести. Вырваться бы, просто вырваться! Но он сидит у нее на бедрах, крепко прижав к земле своим телом.

– У меня есть для тебя подарок. Даже два. – Кончик его языка высунут между зубами. Незнакомец говорит с присвистом: – С чего начнем? – Достает из кармана и показывает ей сначала маленький прямоугольничек, черный с серебром, и потом складной нож с деревянной ручкой.

– Не можешь выбрать? – Он быстро щелкает зажигалкой, и пламя взвивается фейерверком, потом закрывает ее. – Это на память обо мне. – Он снимает зажим с лезвия ножа. – А теперь за дело!

Она пытается брыкаться, чтобы хоть как-то сдвинуть его, крича в отчаянии сквозь мяч. Какое-то время он молча наблюдает, довольный. Затем подносит зажигалку на уровень глаз и впечатывает ее тупым концом в вывихнутую челюсть. Перед глазами рассыпаются черные точки, дикая боль вспыхивает в лице и спускается по всему позвоночнику.

Он задирает футболку, оголяя по-зимнему бледную кожу. Грубо, жадно ощупывает рукой живот, глубоко впиваясь ногтями и оставляя синяки. Потом вонзает нож ей в брюшную стенку, вводит глубже и делает им неровный поперечный надрез через все тело. Она кричит и отчаянно брыкается, но звук поглощается мячом.

Он смеется:

– А ну-ка, потише там!

Кирби всхлипывает и бормочет что-то нечленораздельное. Слова уже не имеют ни смысла, ни формы. «Не надо, пожалуйста! Не надо… Не смей! Не надо, ну, пожалуйста, не надо!»

Два дыхания приходят в унисон: его возбужденное сопение и ее быстрые, короткие, как у кролика, вздохи. Оказывается, кровь теплее, чем она думала. Сейчас такое ощущение будто описалась. И гуще. Может, уже все? Он закончил? Хотел немного ее проучить. Показать, кто здесь главный, – больше ничего не приходит на ум. Она не может заставить себя посмотреть на него. Боится понять по его лицу, что еще он собирается сделать. Поэтому лежит и смотрит на бледное утреннее солнце, проглядывающее сквозь листву, и слушает дыхание – тяжелое и быстрое.

Нет, не закончил… Со стоном она пытается хоть немного сдвинуться в сторону до того, как лезвие ножа коснется кожи. Он похлопывает ее по плечу, на губах играет свирепая улыбка, волосы прилипли к вспотевшему от напряжения лбу.

– Кричи громче, милочка, может, кто и услышит, – хрипит он. Его дыхание отдает карамелью.

Незнакомец вводит нож глубже и поворачивает лезвие. Она кричит изо всех сил, но мяч во рту приглушает звуки. В ту же секунду Кирби презирает себя за то, что повинуется ему, не сумев сдержать крик. Это чувство сразу сменяется благодарностью, что он не заставляет ее молчать, и стыд лишь усиливается, а сделать ничего не может. Так стыдно, что тело полностью подчинилось своей плотской природе, слабой и продажной; готово на все, лишь бы прекратилась боль. Лишь бы был шанс выжить… Господи, помоги! Она закрывает глаза, чтобы не видеть, к чему он готовится и как он там теребит свои штаны.

Он делает ножом резкое движение вниз и вверх с какой-то предопределенностью, привычным выверенным движением. Будто он должен был оказаться здесь. И будто она всю жизнь шла к этому месту. Сквозь жгучую боль Кирби чувствует, как лезвие доходит до жировой ткани. Словно отсекает филейную часть. Пахнет как на скотобойне, кровью и дерьмом. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Вдруг раздается жуткий шум, страшнее и отвратительнее, чем его дыхание и разрезаемая плоть. Кирби открывает глаза, поворачивает голову и видит, что Токио, словно в припадке, трясет и крутит головой. Он рычит и хрипит через зияющую рану в горле. Оскаленные зубы покрыты кровавой пеной. Поваленное дерево ходит ходуном от его движений. Проволока, обмотанная вокруг ветки, врезается в кору, и от сотрясений она слетает лохмотьями вместе с лишайником. Вокруг шеи пса яркие пузырьки сложились жутким кровавым ожерельем.

– Не надо, – с трудом выдавливает Кирби. Получается «И адо».

Он думает, что она обращается к нему.

– Я здесь ни при чем, милочка. Ты сама виновата. Зачем светилась? Ты сама меня вынудила.

Он прижимает нож ей к горлу. Ему не видно, что у него за спиной Токио вырвался на свободу и вот уже набрасывается, впивается зубами в руку. Рука с ножом дергается, лезвие проходит по поверхности, лишь надрезая сонную артерию, и орудие выпадает из рук мужчины.