Сияние

Шестнадцатое сентября, день рождения Ицуми, на улице дождь. Она хочет выйти из дому, просит отвезти ее в Гринвич. Я еду к пристани. Наши тела просачиваются через турникеты. На пароме почти никого, из-за ветра волны Темзы кажутся мраморными.

Город отступает, его величественный, мрачный призрак все дальше. Семья Ицуми прибыла в Лондон из Америки, опасаясь преследований после того, как атаковали Пёрл-Харбор. Ее отец был отличным окулистом, он нашел работу в оптике, снял скромную квартиру. Ицуми ходила в обычную школу, в белых носочках с выделенным большим пальцем и в куртке хаори. Она казалась орхидеей посреди поля цветущего турнепса. Ее обзывали, воровали ее вещи, мочились в ее портфель. Через несколько лет она уже носила джинсы и греческие сандалии, поддерживала бастующих шахтеров и плакала при звуках «Riders on the Storm».

На Ицуми плащ горчичного цвета, на улице прохладно, но она не хочет оставаться в салоне. Она замазала пятна на лице, и теперь оно покрыто легким слоем крема и пудры. Мы заходим в небольшой паб неподалеку от Вашелло, там играет какая-то группа.

Я смотрю на Ицуми и понимаю, что остался один, что я сижу за столом, но она где-то далеко. И что когда-нибудь я снова приду сюда, уже без нее, и сяду за этот же столик. Я слушаю, как она читает завещание. Она перечисляет всякую мелочь, ее голос чеканит слова, но ее ум светел. Нужно посмотреть то-то в таком-то ящике, закрыть счет в банке, уволить домработницу. Потом она шумно вздыхает, точно хочет разом выдохнуть весь воздух, заставить замолчать ненужные органы. Звук ее голоса идет глубоко изнутри. Она произносит имя дочери, осматривается по сторонам, точно надеясь ее увидеть, точно Ленни вдруг появится из ниоткуда. Она склоняет голову, ноздри раздуваются, точно у молодой самки, рожающей малыша, она покрывается испариной, шумно дышит. Я вдруг понимаю, что для матери смерть означает лишь разлуку с ребенком. Ей приходится во второй раз испытывать муки роженицы.

– Ты ведь позаботишься о ней?

– Ты же знаешь.

Я вдруг вспоминаю, что здесь, в Гринвиче, состоялась наша первая прогулка втроем, – тогда я впервые увидел Ленни. В тот день я хотел показать, что достоин быть рядом с ними.

– Не нужно было тебе выходить за меня.

– Я не могла иначе, да и Ленни тут же влюбилась в тебя. В тебя влюблялись все, кто тебя знал.

– Никогда не замечал. Мне казалось, что я отталкиваю людей.

Я отворачиваюсь и выдыхаю:

– Прости меня за ту боль, которую я тебе причинил.

– А он? Ты знаешь, где он?

– Наверное, он никогда не любил меня.

– Но ты-то любил. Иногда этого вполне достаточно, поверь.

Мы возвращаемся к автобусу, Ицуми кладет голову мне на плечо и закрывает глаза. Мне предстоит наслаждаться пейзажами в одиночестве. Я смотрю, как мерцают огни небоскребов, как скользят по дорогам машины. Только когда автобус тормозит у вокзала, я понимаю, что Ицуми потеряла сознание.

Через пятнадцать часов она скончалась в больнице «Лондон-Бридж хоспитал». Я успел позвонить Ленни. Ицуми ушла в тишине, в окружении белых стен и белых халатов. Я не мог на нее взглянуть. Я сидел на кровати и держал в своих ладонях ее ступни: перекрученные, загрубевшие за время болезни. У нее случился инсульт, она не пришла в себя. Вокруг нее танцевали ками[47], они поддерживали ее. И вот все случилось. Ночью какая-то неведомая сила ворвалась в палату, и я увидел, как все смешалось: Ицуми казалась живой, я – мертвым. Я встал и поцеловал ее. Утром из Касабланки прилетела Ленни. Она рухнула на тело матери всем своим существом; не переставая, она перебирала ее волосы.

Мы купили красную урну и поместили туда прах Ицуми. Через семь дней устроили поминки, приготовили адзуки и спагетти. Мы купили все, что полагалось: цветную бумагу, бечевку, фанеру, – и сделали огромный фонарь. На бумаге каждый написал что хотел, а Ленни нарисовала кучу крестов, поцелуев и написала девиз Ицуми: «Спросить – это всего лишь минута позора, смолчать – позор на всю жизнь».

Мы спустились к Темзе. Было ветрено. Оказалось, не так-то просто зажечь наш фонарь и спустить его на воду. Мы боялись, что он тут же утонет, запутается в грязных водорослях, испачкается. Несколько раз он возвращался к берегу, казалось, что он вот-вот перевернется. Но потом все пошло как надо: горящий фонарь подобрался к течению и, танцуя, медленно удалялся в сторону моста Ватерлоо. Он не погас. Ленни сняла на камеру наши скромные поминки, наш японский праздник поминовения посреди Лондона. Через несколько часов мы, покачиваясь, обнимались в гостиной под «Riders on the Storm». Ицуми переправилась через реку и добралась до неба и гор.