Сияние

Я залезаю в его машину, смотрю на его плечи, вижу, как он оборачивается, чтобы выехать с парковки. Он оборачивается вот так сто раз на дню, но теперь я здесь, и этот жест становится чем-то б'oльшим. Невероятно, насколько вокруг спокойно: начало и конец. Все так, как и должно быть. Несколько минут мне кажется, что это всего лишь сон.

– Ты хорошо выглядишь.

– Ты тоже отлично.

Он может повести меня куда угодно, он словно птица в новом оперении моей любви. Ребенок, приоткрывший дверь в другую вселенную. Не об этом ли мы мечтали в том самом дворе? Разве не хотели мы оказаться в картине, на которой красовались чудесный замок и юный воин, не думали ли мы остаться там навсегда, рядом с прекрасным юношей? Что нам терять в привычном мире? Да ничего. Мы ничего не теряем.

Мы почти все время молчим, я просто смотрю на него. Иногда он отрывает глаза от дороги и улыбается мне. Я положил руки между колен, меня немного покачивает. Теперь мне будет о чем вспомнить, когда вернусь домой. Я знаю, как пахнет его машина, черный «мерседес». Позади закреплено кресло Джованни.

Мы останавливаемся пообедать в ресторанчике у моря. Это одна из немногих забегаловок, открытых в такое время. Огромные зонты простланы соломой. Они сложены и торчат, точно выцветший плюмаж старой кобылки. Мы долго идем по песку. Однажды мы заехали сюда случайно, но теперь это место стало нашим. Потому что в любви все именно так: как собака поднимает ногу у одного и того же столба, так и ты стараешься застолбить за собой конкретное место, внутренне пометив его и присвоив себе.

Поначалу мы не знали, где нам приткнуться. Я принял решение внезапно, вскочил в самолет за минуту до взлета и теперь совсем выбился из сил. Казалось, Костантино тоже смущен. Он словно ждал меня, но в то же время был готов пуститься наутек. «Завтра в одиннадцать я буду в аэропорту Фьюмичино. К тебе заскочить не успею, так что приезжать не стоит». Но он приехал. Стоял среди водителей такси, караулящих туристов, и, увидев меня, пошел навстречу. «А вот и я».

Сразу поехать в гостиницу мы не могли. Каждый боялся уронить себя в глазах другого. Начинать сначала не так-то легко. Мы проехали несколько километров по прибрежной дороге вдоль соснового леса, с одного края – только море и пустота. Мы вышли из машины и пошли по песку, не дотрагиваясь друг до друга, засунув руки в карманы, точно два рыбака после рыбалки. Ветер трепал наши одежды.

Мы сели в простеньком ресторанчике. Заказали бутылку кисловатого белого вина. Оба в свитерах, мы сидели на открытой веранде и мерзли. И словно боялись оказаться в замкнутом пространстве.

– Послушай, Гвидо, ты был с другими мужчинами, кроме меня?

Я тоже не раз об этом подумал. Мне и самому хотелось задать тот же вопрос.

Костантино разглядывал чайку, укрывшуюся в вытащенной на песок лодке. Краска на боках лодки выцвела и потрескалась. Я погрузился в раздумья. Вспомнил бешеную агонию в баре, полном одиноких мужчин, где я позволил себя истязать и, точно разбойник, оказался распят на голгофе посреди Сохо.

– Нет, не был. А ты?

– Нет.

Он бросил на меня холодный, напряженный взгляд. Наверное, я выглядел точно так же. Он лгал, как и я. Ревность заставляла нас молчать. Я посмотрел на море и вздохнул. Мне хотелось встать и ударить его что есть мочи, врезать ему как следует. Наброситься на него, задушить в объятиях. Я стеснялся просить его о любви.

Он потянулся к бутылке, наполнил наши стаканы. Было еще рано, около одиннадцати. Мы начали пить с самого утра. Нам подали жареный хлеб и моллюсков в собственном соку, все было очень вкусно. Местный рыбак ловил их каждое утро прямо у ресторана, опуская с балкона решетку. После еды мы немного успокоились. Рассказали друг другу, как провели эти годы, но о семье никто не промолвил ни слова. Мы как-то сразу молча условились об этом не говорить, отбрасывать в сторону жизнь, полную других чувств, дабы не омрачать отпущенные нам несколько часов. Мы говорили в единственном числе, словно мы – самые одинокие люди на свете. Я рассказал ему о работе, о том, что читаю, как стараюсь научить студентов распознать ограниченность общепринятых суждений и идти по другой дороге. Я хотел, чтобы он понял, что я все тот же, что я безрассуден и дерзок, как прежде. Костантино смотрел на меня, положив голову на руки, и словно старался понять, кто я, что от прежнего меня осталось в сидевшем перед ним человеке. Я боялся, что он меня разлюбил.

Мы обнюхивали друг друга, точно уставшие после долгой дороги животные, столкнувшиеся на тропе, когда их гнали с пастбища. Он тоже хотел выговориться, рассказать о себе, о том, что для него важно.

Он улыбнулся и вдруг в одно мгновение стал собранным и серьезным:

– Ладно, признаюсь. Я думал о тебе все эти годы, я никогда не переставал о тебе думать. А теперь поступай как знаешь, можешь просто подняться и уйти.

– В последний раз это ты поднялся и ушел.

– Ты знаешь, что это неправда.

– Твоя девушка была беременна.

– Но я этого не знал.

– Думаю, знал.

– Мне нет смысла врать.

Я не поверил, но это было не важно.