Сияние

— Я пытался помочь тебе, малыш Джекки. Мы вместе прошли войну, и я думал, что обязан немного помогать тебе. Помнишь войну?

— Помню, — пробормотал Джек, но угли обиды и возмущения уже тлели под сердцем. Сперва Уллман, потом Венди, теперь Эл. Что ж это такое? Он поплотнее сжал губы, потянулся к сигаретам и уронил их на пол. Неужто ему когда-то нравился этот хрен дешевый, который говорит с ним из своего отделанного красным деревом кабинетика в Вермонте? Неужто нравился?

— Перед тем как ты избил того парнишку Хэтфилда, — продолжил Эл, — я уговорил Совет не выгонять тебя, даже исхитрился и заставил их обдумать твое пребывание в должности. Ты сам все испортил. Я пристроил тебя в этот отель — прекрасное тихое место, — чтобы ты пришел в себя, закончил пьесу и переждал, пока мы с Гарри Эффинджером сумеем убедить остальных ребят, что они здорово ошиблись. Теперь, похоже, целясь на добычу покрупнее, ты собрался откусить мне руку. Так-то ты благодаришь друзей, Джек?

— Нет, — прошептал тот.

Сказать больше он не посмел. В голове стучали жаркие, едкие слова, они просились наружу. Джек в отчаянии попытался подумать про Дэнни и Венди, которые зависят от него, про Дэнни и Венди, которые мирно сидят внизу у огня и трудятся над букварем для второго класса, полагая, что все о’кей. Если он потеряет работу, что тогда? Ехать в Калифорнию на их изношенном «фольксвагене» с плохо работающим бензонасосом, как семейка каких-нибудь стукнутых пыльным мешком оклахомцев? Он сказал себе: скорее я на коленях буду упрашивать Эла, чем допущу такое; но слова все равно упрямо пытались выплеснуться, и державшая раскаленные провода его ярости рука стала липкой.

— Что? — быстро сказал Эл.

— Нет, — ответил он. — С друзьями я обращаюсь не так. Ты-то знаешь.

— Откуда? Худший вариант: ты собрался опоганить мой отель, выкопав трупы, достойно похороненные много лет тому назад. Лучший: ты звонишь моему несдержанному, зато исключительно компетентному управляющему, доводишь его до бешенства, и это часть… какой-то дурацкой детской игры.

— Это больше, чем игра, Эл. Тебе проще. Тебе не надо принимать милостыню от богатого приятеля. Тебе не нужен друг в Совете, потому что ты сам в Совете. Тот факт, что еще шаг — и ты начал бы повсюду таскать с собой спрятанную в пакет бутылку, не очень-то упоминается, а?

— Наверное, — сказал Эл. Высокие ноты ушли из его голоса, он, казалось, утомился. — Но, Джек, Джек… с этим я ничего не могу поделать. Я не в силах изменить это.

— Знаю, — опустошенно произнес Джек. — Я уволен? Если да, лучше скажи.

— Нет, если сделаешь для меня две вещи.

— Ладно.

— Может, сперва выслушаешь условия, а потом уж будешь их принимать?

— Нет. Давай свои условия, я их принимаю. Приходится думать еще и о Венди с Дэнни. Если тебе нужны мои яйца, я пришлю их тебе по почте.

— Ты уверен, что можешь позволить себе такую роскошь, как жалость к себе, Джек?

Он закрыл глаза и втянул сухими губами экседрин.

— По-моему, сейчас это — единственное, что я могу себе позволить. Валяй… я не хотел сострить.

Эл немного помолчал. Потом сказал:

— Во-первых, больше никаких звонков Уллману. Даже если отель сгорит дотла. В этом случае звони технику-смотрителю, тому парню, что все время ругается… ну, знаешь, о ком я…

— Уотсону.

— Да.

— Идет. Будет сделано.

— Во-вторых, пообещай мне, Джек, — дай честное слово — никаких книг про «известный горный отель с прошлым».

На мгновение ярость Джека возросла настолько, что он буквально не мог вымолвить ни слова. В ушах громко стучала кровь. Будто ему позвонил какой-то живущий в двадцатом веке князь Медичи… «Пожалуйста, никаких бородавок на портретах моих домочадцев, не то отправишься назад, в нищету. Я признаю только красивые, приятные картины. Когда будешь рисовать дочь моего друга и делового партнера, родинку, пожалуйста, не изображай — не то назад, в нищету. Конечно, мы друзья… мы оба — цивилизованные люди, не так ли? Мы делили постель, стол и выпивку. Мы всегда останемся друзьями, договорившись не замечать ошейник, который я тебе надел, — я же, по своему великодушию, стану хорошенько о тебе заботиться. Все, что я прошу взамен, — твою душу. Пустяк. Можно даже наплевать на то, что ты отдал ее мне, как и на собачий ошейник. Помни, мой талантливый друг, на улицах Рима полным-полно побирающихся Микеланджело…»

— Джек? Слышишь меня?

Он издал придушенный звук, долженствующий означать согласие.

Тон Эла был решительным и чрезвычайно самоуверенным.

— Честное слово, по-моему, я не так уж много прошу, Джек. Будут другие книги. Нельзя же ожидать, что я стану субсидировать тебя, если…

— Ладно, договорились.

— Не хочется, чтобы ты считал, будто я пытаюсь управлять твоим творчеством, Джек. Ты слишком хорошо меня знаешь, просто…

— Эл?

— Что?

— Дервент все еще имеет отношение к «Оверлуку»?

— Не понимаю, какое тебе до этого дело, Джек.

— Да нет, — отстраненно выговорил Джек. — Полагаю, никакого. Слушай, Эл, похоже, меня Венди зовет. Зачем-то я ей понадобился. Я тебе еще позвоню.

— Конечно, Джекки-малыш, отлично поболтаем. Как дела? Сухенький?