Сияние

— Правда… будь добр, не перебивай меня каждую минуту. Так вот, я не мог допустить, чтобы она заметила меня, и поэтому вылез в окно на улицу, спрыгнул на траву и дважды обошел вокруг дома, потом громко откашлялся на крыльце, ведь было кое-что еще, о чем я не успел сказать, ты меня перебил… еще меня потрясло, что несуществующее, воображаемое способно занимать в жизни человека так много места. Я хотел посмотреть, верно ли это. Она сидела в кресле, как и в ту минуту, когда я вылезал из окна. «Ну, как вы тут? Пьетюр хорошо себя чувствует?» И мама ответила: «Ему теперь очень хорошо, а ты не хочешь кофейку?» Я сказал, что хочу, и мы сели пить кофе, а потом она сказала, пожалуй, не мне, а себе самой: «До чего же мы, старики, смешные. Оно конечно, мы имеем возможность существовать, но никому до этого нет дела, хотя внутри мы точь-в-точь такие же, как вы, молодые». — «У тебя на уме что-то вполне определенное?» Она покачала головой. Но мне сдается, она схитрила и на самом деле думала о многом, да и совесть у нее была нечиста. Наверно, на склоне лет она была хорошей бабушкой, а вот как мать…

— Почему ты замолчал?

— Ты еще очень юный, многое будет трудно объяснить. Но рано или поздно ты должен узнать, кто ты есть и почему. Сидишь удобно?

Синий час еще не закончился.

~~~

Случилось это в незапамятные времена, говорит отец, а точнее, 17 сентября 1943 года, в семь часов вечера. Именно тогда Свейдн Бьёрнссон, наш будущий президент, обратился к народу с речью, которая всколыхнет все его существование. После множества лирических экскурсов и перечислений всего, что дала нам война — от оккупационных войск до фабрик, выпускающих селедку в масле, и двадцатикратного увеличения производства яиц, — он объявил, что непроглядная тьма, в которой жил народ, теперь мигом рассеется. Начнется новая жизнь, дотоле невиданная, она вспыхнет ярким пламенем, как вспыхивала в стихах Йоунаса Хадльгримссона[16]: народится новый народ с новым сердцем и «былое станет лишь румянцем на склонах гор».

И он продолжил свою классическую речь, которая заставила всю нацию придвинуться поближе к радиоприемникам:

— Мы — народ маленький, но не бедный. Земли у нас хватает, и наши воды, как никакие другие, богаты рыбой. Мы бы могли жить в материальном благополучии. Но достаточно ли этого? Я спрашиваю вас, сыны Хеймдалля[17]. достаточно ли этого?

Тут наш будущий президент выдержал паузу — согласно замерам, никто не молчал в эфире так долго, как он. А затем процитировал знаменитые строки Бьярни Тораренсена[18], которые всегда вышибают у нашего народа слезу:

Нет ничего прекраснее тебя,
Любимая, великая вовеки,
Такою ты живешь в любви детей,
В мечтаниях грядущих дней.

Затем Свейдн опять изменил тон и повторил свой риторический вопрос:

— И снова я спрашиваю вас, сыны Хеймдалля: достаточно ли этого?

По вполне понятным причинам народ ответить не мог. Ждал с открытым ртом, предоставив голосу Свейдна возможность ответить:

— От вашего имени я отвечу: нет и еще раз нет! Мы должны заселить нашу землю, наши безлюдные просторы, и заселить сейчас. Поэтому, сыны Хеймдалля, найдите себе нынче же вечером женщину Хеймдаллева рода и зачните с нею дитя. Да-да, пусть этой ночью зажгутся десять тысяч жизней новых исландцев, как некогда свет воссиял у скромных яслей. Этих младенцев назовут Детьми Независимости, и через девять месяцев в подарок на крестины они получат от государства, которое будет провозглашено семнадцатого июня тысяча девятьсот сорок четвертого года, одну регулируемую крону, а также футбольный мяч или настоящую целлулоидную куклу. В сиянье солнца я, ваш будущий президент, встречу эти новые жизни, которые будут строить нашу страну, и потечет она молоком и медом, и станет воистину как земля Гошен.

~~~