Сияние

Тут и я утихомирился.

— На закуску можешь прочитать несколько стихотворений.

Он удивленно взглянул на меня, но я вовсе не шутил.

— А что… что будет на закуску?

— Какой-то рыбный паштет.

— Рыбный паштет?.. Рыбный паштет?.. Трудновато читать лирические стихи к рыбному паштету. Впрочем… — Он встал от стола, обретя толику уверенности в себе. — Попробую подыскать что-нибудь подходящее… Рыбный паштет?..

Они пришли, увидели и были побеждены.

Рыбный паштет вопреки опасениям отца явно оказался не таким уж сухим: он прочитал несколько отечественных стихотворений про селедку, произнес тост в честь даров моря. Сэмюндюр подал горячее — grenadier à la Greco, или как он там его назвал. Белая, нежная мякоть, справа продолговатый ломтик моркови, слева немного икры зубатки, и все это полито светлым базиликовым соусом — гости, предвкушая удовольствие, глотали слюнки. Я хочу сказать, министр финансов, по обыкновению, вообще не замечал, что он ест, заглотал свою порцию, отодвинул тарелку и посмотрел по сторонам, чтобы уразуметь, на какую такую встречу его пригласили. То, что поводом было само горячее блюдо, до него не дошло. Засим я — довольно-таки обстоятельно, чтобы пища хорошенько усвоилась, — доложил о своих штудиях рыбного рынка в Средиземноморье, обратил внимание министров на неожиданные рынки сбыта вроде Филиппин, Японии и различных дельфинариев, не умолчал и о больших потребностях соратниц мадам Натали Бланшо, а закончил ссылкой на только что съеденное горячее блюдо:

— Смею утверждать, что только что отведанное вами блюдо, а именно — прошу всех запомнить это название! — гранатовая рыба, доныне сокрытый источник богатства, имеет огромное значение для нашего будущего. Вам понравилось?

Министр просвещения улыбнулась:

— Такое нежное, во рту тает.

— Совершенно верно, — поддакнул премьер-министр.

— Угу, — пробурчал министр финансов, глядя в окно.

— Гренадье, гранатовая рыба, — повторил премьер-министр, — первый раз слышу. Звучит не по-исландски.

— А если я скажу долгохвост? Если скажу, что вы ели долгохвоста, или, по-научному, макруруса?

Министр просвещения вытаращила глаза, и гранатовая рыба, уже вроде бы канувшая в небытие, внезапно сделала сальто-мортале и под своим привычным именем рванулась наверх, с пугающей быстротой. Секунду она помедлила меж губами Рагнхильд, а затем, описав изящную дугу над столом, очутилась на коленях министра финансов. Когда минут через сорок пять Рагнхильд вернулась из спальни, с отцом в кильватере, я было подумал, что она станет моей мачехой, но, увы, этого не случилось. Министр финансов отбыл домой, но прежде все поклялись никогда больше не называть эту рыбу ее настоящим именем. А отцу пора было назад в лечебницу. Уже собираясь выйти на улицу к ожидающей машине, он крепко взял меня за лацканы и прошипел:

— Я уезжаю обратно, потому что здесь, дома, меня ничто не ждет. Ничто.

Через месяц я вернулся во Францию. На улице Вьей-дю-Тампль я оборудовал небольшую контору, нанял четырех женщин и посредством объявлений и лоббистской деятельности сумел со временем известить два десятка отечественных морозильных фабрик — ведь, как у нас говорят, надо посылать в море по нескольку лодок, — что можно отправлять в Европу и во Францию первый груз мороженой гранатовой рыбы.

Из этого груза я отобрал десять красиво оформленных пакетов и постучал к мадам Натали Бланшо, но она не ответила. Я открыл дверь — в нос ударила отвратительная вонь кошачьей мочи и прокисшего вина. По радио передавали модную песенку с пикантным припевом:

Je sais, c’est que tu es
la cause du désir[70].

Кошки терлись о мои ноги, наверно, учуяли сквозь целлофан и картон запах новорожденных деликатесов, которые отныне станут их кормом. Я прошел в комнату. Мадам Бланшо лежала на кровати, в ботинках и в шарфе, подаренном мною как-то раз, когда ее терзал мучительный кашель. Даже смешная шляпа и та была на ней. Я не решался будить ее, стоял у кровати, пытаясь совладать с тошнотой. Ведь в каждом человеке есть частица нашей собственной жизни — часы и дни, события, а может, всего лишь взгляд, нечто такое, что (стоит только поискать) дарит нам самое важное знание: мы не одиноки в своем одиночестве. Наши особенности, наши улыбки необходимы, чтобы другие, благодаря нам, узнали самих себя. Да, я стоял там, а комната полнилась песней смычковых, и кошки теснились все ближе ко мне, все напористее.

Я не знал, где положить пакеты. И вообще не оставил их там, потому что мадам Натали Бланшо была мертва.

~~~

Мало-помалу у меня сложился некий стереотип свободного времени: после работы я пешком шагал к Одиль, в книжный магазин на улице Принцессы, рылся там на полках, часто что-нибудь покупал. Затем возле станции метро «Мабийон» выпивал пива с сандвичем, прочитывал страницу-другую, закупал провизию, ехал домой и читал, во всяком случае, на первых порах, письма, исправно приходившие от отца.