Сияние серого солнца (СИ)

Несмотря на секундное изумление, меня все происходящее не особо волновало. Скорее, от тяжелейшего стресса все мои эмоции просто померкли. Растаяли. Исчезли. Я ничего не чувствовала. Не ощущала.

Ну и что? Разве тут есть чему завидовать? Теперь она станет основным объектом ненависти всех профи. Если это и есть успех, то я рада, что он у меня не такой.

— Ну, дело сделано, — даже я, неуравновешенный трибут, флегматично констатирую провал «профи».

— Ты серьёзно Реггадсон? — возмущенно кричит Катон и со всей силы бьёт стену, что на ней появляется мелкая трещина.

Брут с Энобарией смотрят на нас с немым укором. На Катона за столь бурное реагирование, а на меня за неуместное равнодушие.

Меня это только раззадоривает, что я намеренно хочу уколоть напарника за проявленную слабость духа.

— Боже, да ты просто боишься Китнисс, — блин, кажется я задела его самолюбие.

Катон немедля двинувшись ко мне, больно хватает за запястья и шипит прямо в лицо:

— Не смей, не смей так говорить. Да я лучше подохну, чем буду вторым, — в его глазах клубится туман ненависти и отчаяния. Неужели он так боится остаться позади?

И в ту же секунду нас разнимает Брут. В этой суматохе даже вежливый, галантный, сдержанный Брут взрывается на всю комнату:

— Вы оба, убирайтесь вон! Чтобы мои глаза не видели таких сумасшедших, как вы. Сидите в комнате и не высовывайтесь. Я изъяснился ясно?

Остаётся лишь ответить «Да, сэр». И потереть синяк.

*****

Целый вечер я провожу в комнате. Бесцельно лежу на кровати и барахтаюсь наедине со своим изувеченным сознанием. Хорошо, что Катон не схватился за мою шею или не ткнул в раненое плечо. Хотя, мог бы.

Я тоже хороша, вместо того, чтобы поддержать напарника, только раздразнивала его, уменьшая свои итак-то невзрачные шансы на играх. Как говорила Лиса я и правда нервная и агрессивная.

И похороненная в унынии, была больше не способна заново возродиться к жизни и стереть с памяти баллы Эвердин.

Меня не должно волновать, что у других. Верно?

Но оно волновало.

Однако если для Марвела и Диадемы это был больным ударом по самолюбию, то, что могло это значит для нас с Катоном?

Я не училась в академии, но догадывалась о его мыслях. Эти одиннадцать баллов толкало нас на обрыв глубочайших страхов. Мы не хотели с ними встречаться, ибо обнажилась бы пустота всех наших действии. А то и жизни.

Ведь если подумать, все наши тренировки и усилия просто теряли свой смысл. Все, что делал Катон, рассыпалось в прах, его стремления к свободе от тирании второго глушилось меткостью Китнисс.

Катон ненавидел не Китнисс, а её способность отобрать у него возможность прятаться от своего истинного лица.

Иногда, мне казалось, что дети второго были самыми несчастными во всем Панеме. Ведь оказалось, что хватило бы и одной стрелы, чтобы высосать твёрдость рассудка. Любой бы кто увидел нас с Катоном в таком состоянии, отвернулся бы с презрением.

Я не знала, что сейчас делал Катон. Может он тоже неподвижно лежал на кровати. А может он беззвучно плакал, не стараясь удержать слезы разочарования.

Но одно было точно — у нас болела голова.

Мне мерещилась чаша с ядом. Выпить бы и уснуть. Думаю, если бы в этот момент мне бы подали отравленную субстанцию, то я бы её выпила. Не от отчаяния. Просто так.

Ибо кто хочет мучительно лицезреть пустоту своей души ?

Потому я пошла, спать, чтобы завтра притвориться, что все в порядке.

========== Надеюсь, что кто-нибудь нас разбудит, когда начнётся интервью. ==========

Просыпаюсь совершенно разбитой, а на пуфике сидит Катон. Вся его серая футболка пропитана кровью, а на открытых участках тела красуются сплошные кровоподтёки бурого цвета. Моргаю. Не исчезает.

Он все ещё вольготно сидит. Будто ждёт, когда я решусь к нему присоединиться. Протираю опухшие веки, но он все ещё коварно улыбается, прокусывая губы до крови. Не страшно. Не мерзко. А усыпляюще.

Но кровь это дурманит меня. Она алая и пахнет розами.

Вздрагиваю. Тяжесть в голове совсем не проходит. И решив, что мне нечего терять, иду к напарнику. Ведь все это не по-настоящему, верно?

Хриплый голос произносит:

— Мы умрем, Мирта, — и смотрит прямо мне в глаза. Молча и с угрозой. Плечи его напряжены, а синие вены на шее уже вздулись.

Его серые глаза постепенно стекленеют. Пасмурное небо сменяется на бессмысленную пустоту. Холодные и бездонные они ничего не выражают, лишь кривая усмешка может передать настроение его обладателя.

— Умрем, — это все, что я могу сказать. Я чувствую, как тепло уходить из тела. Я больше ничего не знаю. Никакой надежды. Никакой страсти. Никакой жизни. Ничего не хочу.

Он дотрагивается до плеча, где я собственным ножом вчера оставила рану. И я кричу.

А моя иллюзия медленно тает в воздухе. И я просыпаюсь. Ещё раз.

*****

Сегодня день интервью, где трибуты перед всеми жителями Капитолия будут демонстрировать свои лучшие качества. По правде говоря, после такого кошмарного сна, мне как-то было не до интервью.