Сияние снегов (сборник)

Заканчивала инженерный вуз,
ходила в горы, занималась спортом,
а жизнь писала новое на стертом
и подарила сердцу пенье муз.

Как будто бы в душе открылся шлюз,

внезапный дар затеял с веком спор там, –
и прежний мир уже смещен и сболтан,
и к новой тайне пробудился вкус.

Все начиналось с песен Окуджавы.

Как и во все концы моей державы,
они пришли в сибирские края.

И лад в словах услышался впервые,

и потекла в тетрадки курсовые
нежданной страсти странная струя.

«Иду на зов. Не спрашивай откуда…»

Иду на зов. Не спрашивай откуда.
На сердце соль. Тропа темна, трудна.
Но, если жар, ты и в аду остуда,
а близ тебя и смерть не холодна.

Ты в снах любви, как лебедь, белогруда,

но и слепым душа в тебе видна.
Все женщины прекрасны. Ты одна
божественна и вся добро и чудо,

как свет и высь. Я рвусь к тебе со дна.

Все женщины для мига. Ты одна
для вечности. Лицо твое на фресках.

Ты веришь в жизнь, как зверь или цветок,

но как духовен каждый завиток,
любовь моя, твоих волос библейских.

«Тебе в то лето снилась Лорелея…»

Тебе в то лето снилась Лорелея,
и боль настигла, по сердцу скребя,
когда, безумным личиком мертвея,
звала отца, об умершем скорбя.

Земля Сибири приняла в себя

всю грусть и жалость пасынка-еврея,
телесный прах сугробинками грея
и о душе метелицей трубя.

Преодолевши материну нехоть,

ты в дальний путь заторопилась ехать,
сменив на риск сиротское жилье.

В те дни мы были оба одиноки,

но я не знал, что ты уже в дороге,
уже в пути спасение мое.

«Не встряну в зло, не струшу, не солгу…»

Не встряну в зло, не струшу, не солгу.
Есть карточка, где ты в горах на юге…
Учи меня мучительной науке,
как сладко быть у губ твоих в долгу.

Мне трын-трава проказы и разлуки,

но я забыть до смерти не смогу,
как ты, раскинув ласковые руки,
лежишь, как жар, нагая на снегу.

В любовной выси облачком соблазна.

И, если ты с влюбленным не согласна,
прости восторг, за радость не гневись,

и я, прощенный, нежностью наполнюсь.

В тебе ж, как сестры милые, духовность
и чувственность, грудь с грудью, обнялись.

«И мы укрылись от сует мирских…»

И мы укрылись от сует мирских
в скитах любви, где нежность – настоятель,
где ты, прижавшись, в небе ли, в объятье ль,
плыла сквозь жар в завороженный стих…

Вот сон другой: мы были в мастерских

у Эрнста Неизвестного. Ваятель
был с нами прост, как давнишний приятель,
но Бог дышал в мироподобьях сих.

И здесь был дух деянию опорой.

Не знали мы, ни день, ни час который,
и вышли в мир с величием в крови.

А там Москва металась и вопила,

там жизнь текла, которой сроду было
не до искусства и не до любви.