Сияние снегов (сборник)

Лежит и видит сны
над морем в кукурузке
Абхазия, Апсны –
«страна души» по-русски.

Ее здесь отковал
кузнец под жар и сырость,
чтоб в ней десятка два
народов разместилось.

От зла отторжена,
в рай двери отперевши,
небрежно тишина
стоит на побережье,

чтоб мы с тобой могли
часами слушать вдоволь
пальмоголовых лир
многоязычный говор,

чтоб хмелем тем дыша,
любовью не скудела
счастливая душа
Фазиля Искандера.

В сверкающих садах
грузина ли, абхаза
обрадованным как
глазам не разбегаться?

То тучками ягнясь,
то в ясное уставясь, –
такой с тобою в нас
Абхазия осталась…

Вдруг там стрельба и кровь,
и ярость перед схваткой,
и рушащийся кров
над детскою кроваткой,

и, кто был брат и друг,
с тем больше нет житья вам, –
и в человеке вдруг
проснулся зверь и дьявол.

Певучих лет хрусталь
страданьем лиц наполнен.
Да это те края ль,
что мы с тобою помним?

Как душами мертветь
живым над тем, что любим?
Скажи, Фазиль, ответь,
зачем все это людям?

Какой у них мотив,
чтоб убивать друг друга?..
А я совсем один,
лишь дум на мне дерюга.

С пристрастием молвы
как разобраться в шуме?
Не видно из Москвы,
что деется в Сухуми.

Мы ж видеть не хотим,
как распято добро там,
что делает один
народ с другим народом.

Кем считан трупов ряд,
растерзанные груди?
И это все творят
не кто-нибудь, а люди.

Зачем же я живу
в безжизненное время,
по смертному жнитву
вздымая смерти бремя?

Покуда я несу
распятие с пейзажем,
никто за ложь-посул
не снят и не посажен.

Да что ни говори,
а целы остаются
бесовства главари,
болталы-властолюбцы.

Где ж слово мне найти,
в какой словарь вопхаться,
чтоб словом тем спасти
грузина и абхаза?

Меж трупов и калек
взываю, неопознан:
опомнись, человек!
Опомнимся, да поздно.

Один я, и ничем
не рознюсь я со всеми.
Скажи, Фазиль, зачем
нас распинает время?

1992

«Мне чужд азарт невежд и краснобаев…»

Мне чужд азарт невежд и краснобаев,
цвета знамен сменивших на очах,
в чьих святцах были Ленин и Чапаев,
а стали вдруг Столыпин да Колчак.

Забыв, что сами родом из холопов,
рядятся скопом в бары да в князья,
по кудрям плачут, головы снеся,
царя сулят, империю прохлопав.

Во мне ж иной задаток повторен.
Я был хохлом, холопом, бунтарем.
Под цвелью царств – народа первозданность.

Тот крестный путь вменив себе в устав,
я красным был, и, быть не перестав,
каким я был, таким я и останусь.

1991–1992

«Вновь барыш и вражда верховодят тревогами дня…»