Сияние снегов (сборник)

I

Стоит у меня на буфете

над скопищем чашек и блюд
с тоской об утраченном свете
стеклянный ногастик – верблюд.

– Скажи мне, верблюдик стеклянный,

с чего ты горюешь один?
– С того, что пришел я так рано
на праздник твоих именин.

Твой брат, что меня приготовил,

со мною к тебе не пришел.
Еще я от рук его тёпел,
да крест его крив и тяжел.

– Мой бедный стеклянный верблюдик,

зачем ты не рад ничему?
– Затем, что любимый твой братик
попал вместо пира в тюрьму.

Меня сотворили двугорбым

накапливать умственный жир,
а он был веселым и гордым
и с детства по-рыцарски жил.

Его от людей оторвали

и потчуют хлебом с водой,
а он, когда вы пировали,
всегда был у вас тамадой.

Какое больное мученье,

какая горбатая ложь,
что вот он сидит в заточенье,
а ты на свободе живешь…

Выслушивать жалобу эту

не к радости и не к добру,
и я подбегаю к буфету,
верблюдика в руки беру.

Каким ты был добрым, верблюдик,

и как оказался суров!..
Затем, что уже не вернуть их,
мне грустно от сказанных слов.

И он своей грусти не прячет,

и стены надолго вберут
те слезы, которыми плачет
стеклянный сиротка – верблюд.

II

У нас, как будто так и надо,

коли не раб ты,
платись семью кругами ада
за каплю правды.

Теперь не скоро в путь обратный

из нети круглой.
Прости, прости мне, лучший брат мой,
прости мне, друг мой.

Придется ль мне о днях ненастных

твой лоб взъерошить?
Где меч твой, рыцарь курам на смех,
где твоя лошадь?

Уж ты-то, гордый, не промямлишь,

что ты немолод.
А праведниками тремя лишь
спасется город!

III

А знать не знаю ничего я:

беда незряча.
Возможно ли, чтоб дом героя
стал домом плача?

Ах, Дон Кихоту много ль счастья

сидеть на месте
и не смешно ли огорчаться,
что он в отъезде?

Отравы мерзостной и гадкой

хлебнув до донца,
ужель мы чаяли, что как-то
все обойдется?

Пока живем, как при Батые,

при свежей крови,
как есть пророки и святые,
так есть герои.

IV

Когда наш облик злом изломан

и ложь нас гложет,
на то и рыцарь, что рабом он
пребыть не может.

Что я рабом, измучась, рухну

в пустыне смрадной,
прости, прости мне, лучший друг мой,
прости мне, брат мой…

Вся горечь выпитой им чары

пойдет в добро нам.
Годны быть лагерные нары
Христовым троном!

Хоть там не больно покемаришь

без муз и граций,
но праведниками тремя лишь
спасется град сей!

(1980)

На вечную жизнь Л. Е. Пинского