Сиятельный

Когда впереди зашумел быстрый ручей, я свернул на обочину к сложенной из камней пирамидке и взял из нее верхний булыжник. После этого поднялся на крутой мостик, а стоило только раздаться внизу негромкому рычанию, со всего маху швырнул тяжеленный камень в мерцавшие недобрым светом глаза.

Рык немедленно стих, огоньки погасли.

Понятия не имею, что за тварь обитала внизу, но подобного обращения она не выносила.

По уму, стоило решить этот вопрос раз и навсегда, только вот жившие в округе отставники давно растеряли былое влияние, и в муниципалитете все их жалобы обычно пропускали мимо ушей. Никто из клерков не горел желанием самолично гоняться в ночи за неизвестной тварью, и даже те из местных обитателей, кто любил прихвастнуть своими африканскими сафари, ограничивались лишь обещаниями расчехлить ружья. Все верно: еще неизвестно, кто за кем будет охотиться.

К тому же неведомая тварь никому беспокойства не доставляла, по крайней мере, именно к такому мнению склонялся казначей общины после ознакомления с расценками профессиональных истребителей домашних крыс, бездомных собак и прочих урбанистических тварей.

За мостом дорога начала понемногу закручиваться к вершине холма, и уже через пару поворотов показался каменный забор, над которым чернели голые ветви деревьев.

Мне — туда.

Масляный фонарь у калитки, как обычно, не горел, но и так на воротах был отчетливо различим черный квадрат с диагональным алым крестом — карантинный знак аггельской чумы, выцветший и облупившийся.

Не став дергать шнурок звонка, я сдвинул с замочной скважины железную накладку и собственным ключом отпер замок. Распахнул калитку, под скрип ржавых петель захлопнул ее за собой и направился к темневшей в ночи громаде трехэтажного особняка напрямик через мертвый сад.

Вздымались к небу сухие деревья, тянулись в стороны скрюченные ветки с черными листьями, торчала из земли серыми ломкими копьями засохшая трава.

Особняк казался столь же мертвым, как и сад. Не светились окна, из труб не шел дым, не было слышно ни единого звука. Когда мне было пять лет, одной недоброй ночью сюда пришла смерть — все умерли, выжили только я и отец. Хотя насчет отца полной уверенности не было; в нем что-то надломилось и перегорело. Он больше не мог подолгу оставаться на одном месте, нигде не задерживался, не позволял себе обрасти вещами и привязанностями. Он, будто акула, пребывал в вечном движении, равняя между собой понятия «неподвижность» и «смерть».

И когда сегодня инспектор спросил, на кой черт мне понадобилось поступать на службу в полицию, я был откровенен с ним не до конца. Нет, счета и в самом деле требовали оплаты, но истинной причиной стало стремление отыскать тех, кто проклял это место и всех его обитателей. И сделал это столь изощренно, что проклятие продолжало убивать на протяжении вот уже шестнадцати лет.

Проклятие…

Я вздохнул и запрокинул голову к небу, на котором безучастными стекляшками светились тусклые крапинки звезды. Проклятие привычно укололо затылок неуютным холодком, сдавило сердце, пробежалось по спине, но — впустую, не причинив никакого вреда.

Почему? Не знаю. Сколько ни ломал над этим голову, так и не разобрался. И выяснить, кто навлек на наш дом эту беду, тоже не удалось; не помог даже доступ к полицейскому архиву, который я получил со званием детектива-констебля. Просто не оказалось в протоколах расследования никаких зацепок; да и следствия как такового не велось.

Аггельская чума — и дело с концом.

И я отступил; у меня не было лишнего времени ворошить прошлое. Я просто дожидался совершеннолетия, успокаивая себя тем, что семейные деньги позволят забросить службу и посвятить себя поиску истины.

Но не знаю, уже не знаю…

Передернув плечами, я поднялся на крыльцо и распахнул незапертую дверь. Кинул котелок на полку в прихожей, и тут в темном коридоре мелькнул огонек керосиновой лампы.

— Все в порядке, виконт? — поинтересовался худощавый мужчина средних лет в старомодном сюртуке.

— В полном, Теодор, — усмехнулся я. — Лучше не бывает.

Теодор Барнс был дворецким. Он служил роду Ко́сице всю свою жизнь, как до того моим предкам служили его отец и дед. Я помнил дворецкого с тех самых пор, с каких помнил самого себя.

— Вам что-нибудь понадобится?

— Нет, благодарю, — качнул я головой, но сразу прищелкнул пальцами и поправился: — Нет, постой! Подготовь комнату на третьем этаже, у нас будут гости. Гость…

Теодор был потомственным дворецким; он умел держать удар, как никто другой, и обычно не позволял себе проявления сильных эмоций, но сейчас проняло и его.

— Что, простите? — переспросил Барнс, не сумев скрыть изумления. — Но как же так…

Я успокаивающе похлопал слугу по плечу, легкомысленно бросил:

— Положись на меня, — и отправился в спальню.

Там сразу зажег газовый рожок, затем разделся, убрал пиджак, брюки и сорочку в платяной шкаф, разрядил «Рот-Штейр». А вот «Цербер» разряжать не стал и положил его к снятому хронометру на прикроватную тумбочку.

Потом запалил ночник, проверил, заперты ли ставни, и лишь после этого погасил газовое освещение.

Смешно?

Не знаю, не знаю.