Желание души, ее охота, как говорили в старину. Можно сказать, что охота – это душевная сила. Но мазыки говорили, что охота – это клей, который втягивает душу в этот мир, заставляя воплощаться. Но даже если охота – вид силы, то эта сила такого порядка, о каком мы пока не способны даже говорить, поскольку совершенно утратили все знания о душе.
Поэтому к сопоставлению силы и энергии придется еще вернуться, когда описание явления углубится.
Глава 7. Силы
Ставшая столь модной за последние века энергия неожиданно оказалась ковриком, висящим на стене каморки папы Карло. За ней спрятали дверку в волшебный мир души. Мы не готовы к этому путешествию, но это надо иметь в виду и готовиться к тому, что чудо однажды может и произойти.
Однако сама возможность думать о силах столь разнообразно и широко является важнейшей подсказкой. Если мы можем сказать: «Душевных сил не хватило», – значит, мы можем видеть не только телесную силу. И это заставляет обратить внимание на ту странность, что русский язык в некоторых случаях говорит о силе, а в других о силах.
Предположение языковеда кажется верным, но примеры не просто неубедительны, но даже противоречат предположению, к тому же поражая наивностью. Множественность сил объясняется тем, что силы бывают разных видов, к примеру, физическими. А чем объясняется множественность физических сил? Тем, что никаких физических сил, кроме как в физике, не бывает? Или тем, что они бывают только у субъектов, то есть таких научных гомункулусов, которых ученые изучают вместо человека?
У живого человека есть тело, душа и дух. И силы у него телесные, душевные и духовные. И если мы задаемся вопросом, почему не хватает физических сил, то ответ либо невозможен, либо возможен в физике. А вот когда мы говорим о телесных силах, почему их много, то ответ напрашивается: потому что и тел не одно.
В действительности и это разделение на тела, душу и дух все равно не объясняет, почему силы в русском языке множественны. Но это все же подсказка. К примеру, мы говорим, сила воли, сила воображения, но не силы воли или силы разума. А когда мы говорим: «Никаких разумных сил не хватит, чтобы объяснить эту странность», – мы не высказываем сомнения в силе разума или самом разуме, а подразумеваем, что сколько бы разумов ни участвовало в объяснении, они не справятся. Все же множественность сил подразумевает множественность носителей силы. И это ставит нас перед необходимостью искать множественность хранилищ силы в теле и душе, допуская, что у них – составное устройство.
Когда же мы говорим о духе, то мы либо используем единственное число: сила духа, либо говорим о духовных силах, вкладывая в слово «духовные» очень сложный смысл, который относится не к духу, а к духовности.
Задача понять устройство и состав человека через понятия, вроде «силы», очевидно, нова и непонятна для науки. Поэтому высказывания языковедов часто просто несут противоречия внутри себя, которые даже не замечаются самими учеными. Например, говоря о множественности понятия «силы», Урысон приводит пример в единственном числе, и сама этого не замечает:
Есть жизненная сила или сила жизни как таковая, а вот у человека начинает не хватать «жизненных сил». Иными словами, в человеке жизненная сила дробится каким-то непонятным образом на части, куски или потоки, и каждый воспринимается как особая сила. В этом случае словоупотребление похоже на то, как в старину говорили об испускании газов из кишечника – испускание ветров. Газы множественны в данном случае не потому, что их много или они разные, а именно потому, что таково привычное словоупотребление. Так говорили про ветры, так стали говорить про газ, когда появилось это слово.