Сила безмолвия

В этом месте его объяснений мне стало чрезвычайно трудно сосредоточиться на том, что он говорит, и не потому, что я отвлекся или устал, но из-за того, что мой разум невольно начал играть в игру предугадывания его слов. Похоже, какая-то неведомая часть внутри меня безуспешно пыталась найти соответствующие слова для выражения мыслей. По мере того, как дон Хуан говорил, я начал чувствовать, что могу предугадывать, какие именно мои безмолвные мысли он сейчас выскажет. Меня поражало понимание того, что его выбор слов был всегда точнее, чем мог бы быть мой собственный. Но предвидение его слов также уменьшало мою концентрацию.

Я резко свернул на обочину дороги. В этот момент у меня впервые в жизни возникло осознание собственной раздвоенности. Внутри меня существовали две совершенно обособленные части. Одна была чрезвычайно старой, спокойной и равнодушной. Она была тяжелой, темной и связанной со всем остальным. Это была та часть меня, которая ни о чем не беспокоилась, поскольку была равной всему остальному. Она всем наслаждалась, ничего не ожидая. Другая часть была светлой, новой, воздушной[36], подвижной. Она была нервной и быстрой. Она беспокоилась о себе, потому что была ненадежной[37], и не наслаждалась ничем просто потому, что не имела способности связать себя с чем бы то ни было. Она была одинокой, поверхностной и уязвимой. Это была та часть меня, из которой я смотрел на мир.

Я сознательно осмотрелся из этой части. Повсюду я видел обширные фермерские поля; и эта ненадежная, воздушная, беспокойная часть меня застряла между гордостью в отношении индустриальной мощи человека и печалью при взгляде на величественную древнюю пустыню Сонора, превращенную в аккуратный пейзаж со вспаханными полями и окультуренными растениями.

Старой темной и тяжелой части меня не было до этого никакого дела. И две части вступили в спор друг с другом. Воздушная часть меня хотела, чтобы тяжелая приняла на себя ответственность, а тяжелая хотела, чтобы другая часть меня прекратила терзаться и наслаждалась.

— Почему ты остановился? — спросил дон Хуан.

Его голос вызвал реакцию, но было бы не совсем верно сказать, что то, что прореагировало, было мною. Звук его голоса, казалось, заставил затвердеть воздушную часть меня, после чего я стал таким, как всегда.

Я рассказал дону Хуану о понимании, которое возникло у меня относительно моей раздвоенности. Когда он начал объяснять это с точки зрения положения точки сборки, я утратил свое отвердение. Воздушная часть меня вновь приобрела свое качество воздушности, как и в первый раз, когда я впервые заметил свою раздвоенность, и я снова знал то, что объяснял мне дон Хуан.

Он сказал, что когда точка сборки сдвигается и достигает места без жалости, позиция рационализма и здравого смысла становится шаткой. Ощущение, что я имею более старую, темную и безмолвную сторону, было точкой зрения[38], предшествующей разуму.

— Я точно знаю, о чем ты говоришь, — сказал я ему. — Я знаю многое, но не могу выразить свое знание в словах. Я не знаю, с чего начать.

— Я уже упоминал об этом, — сказал он. — То, что происходит с тобой, и то, что ты называешь раздвоенностью, является взглядом из нового положения твоей точки сборки. С этого положения ты можешь чувствовать более старую сторону человека, а то, что знает более старая часть человека, называется безмолвным знанием. Это и есть то знание, которое ты еще не можешь выразить словами.

— Но почему? — спросил я.

— Для того чтобы выразить его, тебе необходимо иметь и использовать гораздо больше энергии, — ответил он. — Сейчас у тебя такой энергии нет. Безмолвное знание — это нечто такое, что есть у каждого из нас, — продолжал он. — Это нечто такое, что в совершенстве всем владеет и в совершенстве все знает. Но оно не может думать и поэтому не может говорить о том, что знает. Маги полагают, что когда человек начинает осознавать, что он знает, и хочет отдавать себе отчет в том, что он знает, — он утрачивает это знание. Безмолвное знание, которое ты не можешь описать, является, конечно, намерением, духом, абстрактным. Ошибка человека заключается в том, что он хочет познать его непосредственно, так же, как он познает мир повседневной жизни. Но чем больше он желает этого, тем более эфемерным оно становится.

— Не мог бы ты объяснить это более простыми словами, дон Хуан? — спросил я.

— Это значит, что ради мира разума[39] человек отказывается от безмолвного знания, — ответил он. — Чем крепче он держится за мир разума, тем более эфемерным становится намерение.

Я завел машину, и мы поехали молча. Дон Хуан не пытался указывать мне направление или подсказывать, как управлять машиной, что он часто делал, чтобы обострить мою самозначительность. Я не имел четкого представления о том, куда еду. Однако что-то во мне знало, куда надо ехать. Я дал возможность проявиться именно этой своей части.