Сила и невинность. В поисках истоков насилия

Мы живем в конце эры. Эпоха, которая началась Возрождением, родившемся из сумерек Средневековья, близится к завершению. Эра, делавшая ставку на рационализм и индивидуализм, переживает внутренние и внешние трансформации — и пока есть только смутные, лишь частично осознаваемые предвестники того, что принесет нам новая эпоха. Вспомним гигантов Возрождения — исследователей Земли, как Колумб и Магеллан, исследователей неба, как Коперник. С их путешествиями могут сравниться недавние полеты на Луну. Однако практически никто не помнит имен астронавтов, высадившихся на ее поверхность. Зато мы помним названия машин. Героем путешествия на Луну был не отдельный человек, а ракета, и человек был лишь слугой этой ракеты.

Однако не следует делать из этого вывод, что в грядущую эру человек подчинится технике. Возможно, наоборот, развитие техники, которая приобретет роль, аналогичную роли рабов античности, заставит нас искать интеллектуальное и духовное содержание, способное заполнить пустоту наших дней и ночей.

Из-за нынешнего разрыва между поколениями власть сошла со своей наследственной колеи, запуталась, оказалась отданной на поругание. Те, кто раньше покорно занимал положение угнетенных: чернокожие и мексиканцы, женщины, студенты, пациенты психиатрических клиник, заключенные — пробуждаются к жизни, заявляют о своем существовании, выдвигают свои требования. Сила становится новой и актуальной темой не только для этих групп, но и для каждого в нашей культуре, стремящегося сориентироваться и занять свое место в вихревых потоках современности. В такое время бессилие — зачастую называемое отчуждением и беспомощностью — становится невыносимым.

Есть способ борьбы с бессилием, который заключается в том, чтобы превратить его в видимое достоинство. Человек в этом случае сознательно отказывается от силы, и тогда не обладать ею становится добродетелью. Я называю это невинностью. Это слово {innocence) образовано от латинской частицы in ("не") и корня nocens ("вина"), обозначая дословно отсутствие вины или греха, безвредность, простодушие, чистоту. Применительно к поступкам оно означает "отсутствие вреда или злых намерений".

Для начала необходимо разделить два типа невинности. Один — это свойство фантазии, невинность поэта или художника. Это сохранившаяся у взрослого детская ясность восприятия. Все вокруг обладает свежестью, чистотой, новизной и красочностью. Из этой невинности проистекают восторг и благоговение. Она ведет к духовности — это невинность Св. Франциска, выразившаяся в его Проповеди к птицам. Возможно, именно это имел в виду Иисус, когда сказал: "Если не будете как дети, не войдете в Царство Небесное". Это детское отношение к миру, сохраняющееся в зрелом возрасте без ущерба для реалистичного восприятия зла, или, говоря словами Артура Миллера, нашей "сопричастности злу". Это подлинная невинность.

Такая невинность может послужить хорошей защитой в беде. Женщина, выросшая в истерзанной войной Германии, рассказывала, что вошедшие в ее город французские и марокканские войска воспользовались несколькими днями "свободы" и насиловали всех попадавшихся им девушек. Хотя ей было тринадцать лет (а они насиловали и девятилетних), она могла беспрепятственно пройти сквозь группу солдат, поскольку ничего не знала о половых отношениях, ей было неведомо, что делают мужчины. Она считает, что ее спасла полная невинность — имей она хоть немного опыта, взмаха ее ресниц или случайного, быть может испуганного, взгляда (собака кусает того, кто источает запах страха) было бы достаточно, чтобы бесчинствующие солдаты схватили и ее.

Существует и другой тип невинности, иллюстрацией которого служит повесть Мелвилла "Билли Бад". Невинность Билли не ведет к духовности, ее суть заключается в зашоренности. Другими словами, это псевдоневинность. Она паразитирует на наивности и представляет собой законсервированное детство, своего рода фиксацию на прошлом. Это скорее инфантилизм, нежели детскость. Когда перед нами встают вопросы, слишком масштабные или ужасные для нашего ума — как например, атомная бомбардировка, — мы прячемся за подобной невинностью, обращаем бессилие, слабость и беспомощность в добродетель. Подобная псевдоневинность ведет к утопизму; нам незачем видеть подлинные опасности. Повинуясь бессознательному, мы закрываем глаза на реальность и уверяем себя, что мы от нее спрятались. В отличие от невинности первого рода, она не делает все ярким и ясным — скорее, она все упрощает. Она вянет перед лицом нашей сопричастности злу. Такая невинность не может справиться с разрушительностью в нас или в других людях и, как в случае Билли Бадда, становится саморазрушительной. Невинность, неспособная вобрать в себя демоническое, сама становится злом.