Сила и правда России. Дневник писателя

Прежде, впрочем, расскажу про Лёвина – очевидно, главного героя романа; в нём выражено положительное, как бы противоположность тех ненормальностей, от которых погибли или пострадали другие лица романа, и он, видимо, к тому и предназначался автором, чтобы всё это в нём выразить. И, однако же, Лёвин всё ещё не совершенен, всё ещё чего-то недостаёт ему, и этим надо было заняться и разрешить, чтоб уж никаких сомнений и вопросов Лёвин более собою не представлял. Читатель впоследствии поймёт причину, почему я на этом останавливаюсь, не переходя прямо к главному делу.

Лёвин счастлив, роман кончился к пущей славе его, но ему недостаёт ещё внутреннего духовного мира. Он мучается вековечными вопросами человечества: о Боге, о вечной жизни, о добре и зле и проч. Он мучается тем, что он не верующий и что не может успокоиться на том, на чём все успокаиваются, то есть на интересе, на обожании собственной личности или собственных идолов, на самолюбии и проч. Признак великодушия, не правда ли? Но от Лёвина и ожидать нельзя было меньше. Оказывается кстати, что Лёвин много прочитал: ему знакомы и философы, и позитивисты, и просто естественники. Но ничто не удовлетворяет его, а, напротив, ещё больше запутывает, так что он, в свободное по хозяйству время, убегает в леса и рощи, сердится, даже не столь ценит свою Кити, сколько бы надо ценить. И вот вдруг он встречает мужика, который, передавая ему о двух, различных нравственною стороною своею мужиках, Митюхе и Фоканыче, выражается так:

– …Митюхе как не выручить! Этот нажмёт да своё выберет. Он крестьянина не пожалеет, а дядя Фоканыч разве станет драть шкуру с человека? Где в долг, где и спустит. Ан и не доберёт, тоже человеком.

– Да зачем же он будет спускать?

– Да так, значит – люди разные; один человек только для нужды своей живёт, хоть бы Митюха, только брюхо набивает, – а Фоканыч – правдивый старик. Он для души живёт, Бога помнит.

– Как Бога помнит? Как для души живёт? – почти вскрикнул Лёвин.

– Известно как, по правде, по-Божью. Ведь люди разные. Вот хоть Вас взять, тоже не обидите человека.

– Да, да, прощай! – проговорил Лёвин, задыхаясь от волнения, и, повернувшись, взял свою палку и быстро пошёл прочь к дому.

Он, впрочем, побежал опять в лес, лёг под осинами и начал думать почти в каком-то восторге. Слово было найдено, все вековечные загадки разрешены, и это одним простым словом мужика: «Жить для души, Бога помнить». Мужик, разумеется, не сказал ему ничего нового, всё это он давно уже сам знал; но мужик всё же навёл его на мысль и подсказал ему решение в самый щекотливый момент. За сим наступает ряд рассуждений Лёвина, весьма верных и метко выраженных. Мысль Лёвина та: к чему искать умом того, что уже дано самою жизнью, с чем родится каждый человек и чему (поневоле даже) должен следовать и следует каждый человек. С совестью, с понятием о добре и зле каждый человек рождается, стало быть, рождается прямо и с целью жизни; жить для добра и не любить зла. Рождается с этим и мужик и барин, и француз и русский и турок – все чтут добро (NB. хотя многие ужасно по-своему). Я же, говорит Лёвин, хотел всё это познать математикой, наукой, разумом, или ждал чуда, между тем это дано мне даром, рождено со мною. А что оно дано даром, то этому есть прямые доказательства: все на свете понимают или могут понять, что надо любить ближнего как самого себя. В этом знании, в сущности, и заключается весь закон человеческий, как и объявлено нам самим Христом. Между тем это знание прирождённо, стало быть, послано даром, ибо разум ни за что не мог бы дать такое знание, – почему? да потому, что «любить ближнего», если судить по разуму, выйдет неразумно.

– Откуда взял я это? (спрашивает Лёвин). Разумом, что ли, дошёл я до того, что надо любить ближнего и не душить его? Мне сказали это в детстве, и я радостно поверил, потому что мне сказали то, что было у меня в душе. А кто открыл это? Не разум. Разум открыл борьбу за существование и закон, требующий того, чтобы душить всех, мешающих удовлетворению моих желаний. Это вывод разума. А любить другого не мог открыть разум, потому что это неразумно.

Далее представилась Лёвину недавняя сцена с детьми. Дети стали жарить малину в чашках на свечах и лить себе молоко фонтаном в рот. Мать, застав их на деле, стала им внушать, что если они испортят посуду и разольют молоко, то не будет у них ни посуды, ни молока. Но дети, очевидно, не поверили, потому что не могли себе и представить «всего объёма того, чем они пользуются, а потому не могли представить себе, что то, что они разрушают, есть то самое, чем они живут».

«Это всё само собой, – думали они, – интересного и важного в этом ничего нет, потому что это всегда было и будет. И всегда всё одно и то же. Об этом нам думать нечего, это готово; а нам хочется выдумать что-нибудь своё и новенькое. Вот мы выдумали в чашку положить малину и жарить её на свечке, а молоко лить фонтаном прямо в рот друг другу. Это весело и ново, и ничем не хуже, чем пить из чашек».