Сила и слава

— Он гость, — сказал сержант. — Он имеет право. Делай что он говорит.

Метис самодовольно ухмыльнулся:

— Можно еще бутылочку, сержант?

— Пока еще рано, ты должен сначала осмотреть город.

Священник поднял ведро и пошел через двор, предоставив им спорить. У него было ощущение, словно в спину ему нацелено дуло; он вошел в уборную и опорожнил ведро; потом снова вышел на солнце — теперь дуло было направлено ему в грудь. Оба стояли в дверях камеры и о чем-то спорили. Он шел через двор; они наблюдали за ним.

— Ты говоришь, что у тебя разлилась желчь и с утра ты плохо видишь, — сказал сержант. — Тогда сам чисти за собой блевотину, если не делаешь свою работу…

Метис с унылым лукавством подмигнул священнику за спиной сержанта.

Теперь, когда непосредственный страх прошел, священник чувствовал только сожаление. Бог решил. Он должен продолжать жить, выбирать, действовать на собственный страх и риск, строить планы…

Ему понадобилось еще полчаса, чтобы закончить уборку камер, выплескивая по ведру воды на пол каждой; он видел, как исчезла набожная дама — словно ее и не было — ушла через ворота, где ее ждала сестра с деньгами на штраф; обе были закутаны в черные шали и походили на вещи, купленные на рынке, — вещи твердые, сухие, подержанные. Затем он доложил сержанту, а тот проверил камеры, обругал его и велел лить больше воды; потом сержанту все это вдруг надоело, и он сказал, что можно идти к шефу за разрешением на освобождение. Священник прождал еще час на лавке у двери шефа, наблюдая, как часовой задумчиво шагает взад-вперед под палящим солнцем.

Когда полицейский наконец ввел его, за столом сидел не шеф, а лейтенант. Священник стоял рядом с собственной фотографией на стене и ждал. Один раз он быстро, нервно взглянул на мятую, старую газетную вырезку и с облегчением подумал: теперь я не то, что прежде.

Каким несносным существом, наверное, он был в те дни — и однако, тогда он был сравнительно чист. Вот еще одна тайна: ему казалось, что прежние простительные грехи — нетерпение, мелкая ложь, гордыня, упущенные возможности делать добро — больше отдаляют от благодати, чем самые тяжкие грехи. Тогда, пребывая в невинности, он не испытывал любви ни к кому; теперь в своем падении он научился…

— Убрал он камеры? — спросил лейтенант. Он не поднимал глаз от бумаг и продолжал: — Скажите сержанту, мне нужно двадцать человек с прочищенными винтовками. Даю две минуты.

Он уставился на священника отсутствующим взглядом.

— Ну, чего ты ждешь?

— Разрешения уйти, ваше превосходительство.

— Я не превосходительство. Научись называть вещи своими именами. Ты здесь раньше бывал? — спросил он резко.

— Никогда.

— Твоя фамилия Монтес? За последние дни мне часто попадались люди с этой фамилией. Это все твои родственники?

Он пристально всматривался в него, словно что-то припоминая.

— Мой двоюродный брат был расстрелян в Консепсьоне, — поспешно ответил священник.

— Не по моей вине.

— Я только хотел сказать, что мы похожи: наши отцы были близнецами. Они родились друг за дружкой. Наверное, вашему превосходительству показалось…

— Насколько я помню, он на тебя не был похож; высокий, худой… узкие плечи…

— Наверное, только родственники так считали… — быстро сказал священник.

— Впрочем, я ведь видел его только раз.

Казалось, какая-то мысль тревожила лейтенанта, когда он сидел задумчиво, постукивая смуглыми индейскими пальцами по страницам.

— Куда ты пойдешь?

— Бог знает.

— Все вы такие! Когда вы поймете, что ничего Бог не знает.

Какой-то маленький живой комочек, похожий на зернышко головни, бежал по странице перед ним; он раздавил его пальцем и сказал:

— У тебя не было денег на штраф? — И взглянул на еще одну букашку, суетящуюся среди листьев в поисках убежища. В этой жаре жизнь так и кишела.

— Не было.

— На что собираешься жить?

— Поищу, наверное, какую-нибудь работу.

— Ты становишься слишком стар, чтобы найти работу. — Он вдруг сунул руку в карман и вытащил монету в пять песо. — Вот. — сказал он. — Убирайся, и чтобы я больше не видел твоей рожи. Запомни.

Священник зажал в кулак монету — стоимость заказной обедни. Он сказал изумленно:

— Вы хороший человек.

Глава IV

Было еще раннее утро, когда он переправился через реку и вышел, весь мокрый, на другой берег. Он рассчитывал кого-нибудь здесь встретить. Бунгало, сарай с жестяной кровлей, мачта для флага — он был убежден, что все англичане на закате спускают флаг с пением «Боже, храни короля». Он осторожно обогнул угол сарая, тронул дверь. Она легко поддалась. Он снова оказался в том темном помещении, где уже бывал. Сколько с тех пор прошло месяцев, он не имел представления. Только помнил, что тогда до сезона дождей было еще далеко; теперь же он начинал входить в силу. Через неделю пересечь горы можно будет только на самолете.