Сила и волшебство

Я сменил несколько машин и, всё также надеясь на чудо, к полуночи добрался до Варшавы. Город жил, не зная тревоги. В больших городах, вообще, отсутствует чувство опасности за окружающий мир. Сидя за крепостной стеной, глядя в экран, трудно угадать, что на самом деле творится во вселенной и откуда ждать угрозы.

Следующим утром в новостях показывали наводнение в Гданьске. Вода гуляла по улицам, унося куда-то обломки мебели, вещи и книги. Были там и корабли, сорвавшиеся с привязи. Всё, как и описывала та женщина.

Крысоловы

Cetra amittimus dum incerta petimus

(гоняясь за сомнительным, мы упускаем верное)

Это было срочное дело – не иначе. Небо, укрытое ворохом грязных тряпок, неделю хныкало и дулось, как капризный ребенок. А в то утро, когда разбудил телефон, над городом раскинулась ослепительная синь. Вряд ли кто-то догадывался, что такая отличная погода связана со мной. Даже сосед, узнавший больше всех, и тот ничего не предположил.

Вчера, как обычно в субботу вечером, он заявился сразу после захода солнца. Застать меня просто – я безвылазно сидел дом. Сосед уверяя, что уважает моё затворничество, наведывался раз в неделю. Он назвался Володей, говорил, что ему чуть за сорок, но судя по его воспоминаниям, ему было намного больше. Странным в Володе было всё: от взгляда и жестов до манеры одеваться и присутствовать.

На вопрос о роде его занятий я получил в ответ игривый список профессий в порядке их смены: историк, гувернер, повар, сельский акушер, регент, настройщик, тренер по легкой атлетике, специалист по каучуковым изделиям, переводчик с польского. Чем сосед предпочел заняться сейчас, он не говорил. Я полагал, он шпионит за мной.

– Здравствуй, Саня. Суббота! – Володя с порога одарил хитроватой улыбкой и звякнул сумкой.

И хотя у моих родителей никогда не было ни сыны, ни дочки с милым именем Саша, сосед звал именно так. Впрочем, мне не было все равно. Я и сам обращался к гостю с легкой сумасшедшинкой, нарекая дурацкими именами и кличками. Это приводило его в странную эйфорию.

- Привет, Золтон, проходи, - пригласил я. - Будь как дома, пахнидло.

Володя по-хозяйски скинул плащ, прошел на кухню и с интересом заглянул в холодильник.

- Тю, Шурик, – присвистнул он. – Нехорошо, голодаешь опять?

- Просто есть не хочется. - Я так объяснял свои причуды: - У каждого времени своя магическая пища, еще недавно это были вино, сыр, хлеб и чеснок. Сейчас вода и мёд, ну и по субботам, как видишь, вино с тобой.

- Странный ты человек, Александр. Говоришь такие вещи. Мне это непонятно, – качал головой сосед. - Давай-ка по стаканчику, и я принесу картошечки, пожарим.

За полночь наши посиделки были на пике. Володя неплохой лицедей, он читал по памяти стихи, даже кое-что из моего любимого Уолта Уитмена, пел песни собственного сочинения. Имелись серьезные причины полагать о его связи с театром. Однажды я завел об этом разговор, Володя смутился, закашлялся и ловко сменил тему, словно из-за женщины.

- Ну что, старичок, - перебирал он струны гитары, - послушай мою сокровенную, о любви.

Пел он по-своему хорошо, но иногда в пронзительных местах Володя срывался и подвывал как-то по-волчьи дико. Аж пробегала дрожь.

Человек я компанейский. Первая зевота давала о себе знать лишь глубокой ночью, когда я покидал соседа, оставляя его наедине с гитарой и бутылкой вина. Чаще я отключался, только коснувшись щекой подушки. А бывало лежал какое-то время под треньканье гитары и невнятные бормотания Володи. Вчера я уснул сразу и пробудился от телефонного звонка. Три месяца никто не звонил, и вот дождался.

- Доброе утро, Тимка, – щебетала трубка.

По возбужденному радостному смеху сестры я понял, она сообщит что-то важное.

- Ты хорошо меня слышишь, Тим?

Моё полное имя Тимофей, но никто не зовет меня так. Тимофей для меня слишком великоват и мешковат, я смотрелся в нем нелепо и нецензурно. Да и на Тима я с каждым годом тянул все меньше, скорее на какого-нибудь Лагшмивару.

- Хорошо.

- Слушай.

Вникая в смысл быстро сыпавшихся слов, я понял - дело срочное, я нужен. Сестра звонила с вокзала. Через час она будет ждать на перроне с билетами. Куда и зачем не сказала.

В назначенное время я неспешно шел по перрону, издалека заметив знакомую красивую фигуру. Сестра стояла у столба и уплетала мороженное, наверняка, свое любимое фисташковое. По взгляду я понял, что не следует выражать радость, и встал неподалеку, будто мы незнакомы.

Подошел пригородный поезд. Сестра направилась в вагон, я за ней. Оказавшись в одном купе, я сел напротив и вопросительно поглядел. Сестра передала билет и приложила палец к губам. Когда в купе появились другие пассажиры, на моем лице блуждала самая простецкая полуулыбка. Словно я неделю, как удачно женился и думал теперь лишь о своих амурных делах.