Сила Мира

После танца Халилы я, конечно, не стал знатоком священного кантхи, но отличить мастера от где-то чего-то нахватавшегося идиота могу. Так вот, как ни хороша была Халила и покойная мать Жаклин, со здешней танцовщицей, явно одной из лучших в Великом Храме, им обеим не сравниться. У этой женщины каждое движение такое естественное, и в то же время выверенно-точное, что с первого взгляда угадывается многолетний опыт. Она танцует перед изваянием своей богини, самое меньшее, тридцать лет.

Как ни стараюсь я думать о деле, жрице удается меня околдовать. Разумеется, не в буквальном смысле слова (на такое я ответил бы немедленным ударом — и будь, что будет), но, тем не менее, я не замечаю, как все кончается.

На прощание жрица совершает каскад головокружительных поворотов, вызвав бурю восторгов, зажатая в руке широкая алая лента, расписанная текстами древних священных гимнов, обвивает ее, словно языки пламени, а потом стремительным сполохом проносится над головой, благословляя собравшихся. Празднество заканчивается, верующие начинают расходиться, возвращаясь в обыкновенный, нполный боли и смерти (и, конечно, жизни) Мир. Теснятся, выходя через огромные позолоченные ворота в бархатную южную ночь. А мы с Жаклин стоим, как последние дураки.

— Вам кто-то нужен? — раздается бархатистый, чуть хрипловатый женский голос. Я встряхиваю головой, отгоняя наваждение. Передо мной стоит та самая танцовщица, еще не успевшая снять древний наряд и смыть грим.

Собираюсь ответить, что нужно как можно скорее встретиться с Верховной жрицей, что у нас к ней архиважное дело, которое может решить только она, что оно касается судьбы города и Храма, но Жаклин меня опережает.

— Вам следует делать лишь то, что за вас никто не сделает, — произносит вдруг Жаклин. Абсолютно серьезно. Я уже собираюсь сыграть роль строгого деда и отчитать нахалку, но реакция жрицы потрясает еще больше.

Танцовщица опускается на колено и, коснувшись рукой босой ступни Жаклин, подносит ее ко лбу и к груди. Они тут что, все с ума посходили?

— Я понимаю, — отвечает жрица. — Но в танце — вся моя жизнь. Неужели я не могу иногда вернуться к прошлому? Я ведь никому не сделала зла…

Жаклин, похоже, тоже обалдела от такого. Или притворяется, разыгрывая спектакль для двух зрителей?

— Встаньте, пожалуйста, — произносит она, старательно изображая (теперь я в этом не сомневаюсь) нормальную реакцию двенадцатилетней девчонки на такие знаки почтения. — У нас к вам дело.

— Слушаю вас, — отвечает жрица, облизнув блестящие от помады полные губы. Готов поклясться, что ее просто распирает благоговение и одновременно гордость. Проклятье, кто же такая Жаклин, что жрицы считают за честь упасть ей в ноги?

— Нам нужна Верховная жрица Храма, — начинаю я. — И возможность поговорить наедине…

— Я Верховная жрица Амелия, — отвечает женщина. Я едва удержал изумленное ойканье. — Дело, как я понимаю, не терпит отлагательства…

— Именно, — произносит Жаклин. — Вам придется узнать много нового.

— В таком случае, пойдем, — отзывается жрица. — Поговорим в моем кабинете, где нас никто не подслушает. Я правильно поняла, что от меня требуется?

— Да, — отвечаю я. Проклятье, а ведь я свирепо завидую Жаклин! Жрица обратила внимание не на меня — видит Владыка, не самого паршивого мужчину из тех, кто присутствовал на службе, а на соплячку, которая, если б не я, ни за что бы не выбралась из подземелий… Или это я без нее бы не выбрался?

С недавних пор у меня возникло ощущение, что она — не та, за кого себя выдает. Теперь оно становится почти уверенностью.

Жрица ведет нас в большой, прохладный, по-своему уютный кабинет, в который, сквозь широкое окно глядят звезды и вливается свежий ночной воздух. В помещении висит дым благовоний, единственный источник света — массивная серебряная лампа, поставленная перед изваянием богини, таким же, как в Молитвенном зале, но намного меньше. Это изваяние куда древнее — кое-какие признаки говорят, что его создали еще в Аркоте, в те времена, когда Эрхавена не было и в помине, а аркотцы еще не выбрались за пределы своего материка…

Возле массивного стола стоят три старинных кресла — в них наверняка довелось посидеть Нарамис Эрхавенской и Ксандефу Атаргу.

Гляжу в окно. Когда я только высадился на Рыбачьем острове (куда не долетают пушечные ядра), казалось, что в городе тишь, да гладь, да божья благодать. Увы, наша артиллерия не бездействует, обрушивая на город ливень снарядов. Эрхавенские пушкари, как могут, отвечают со стен, но наша артиллерия — лучшая на Мирфэйне (даже у Ствангара слабее — зато у Империи лучшая тяжелая пехота на Мирфэйне), а эрхавенская… Ну, как вам сказать… Оставляет желать много лучшего, самые новые из настенных пушек отливались полвека назад. Как раз в пору юности Элрика и моих родителей.

Даже здесь, на высоте в пятьдесят копий, чувствуется гарь пожаров. Сам город напоминает угли догорающего костра — тут и там багрово рдеет пламя. В центре города огня почти нет, там царит кромешная тьма: эрхавенцы уже знают, что ночью наши артиллеристы могут послать ядро на свет лампы…