Сила обстоятельств

Поскольку русские не любят, чтобы «искажали» человеческое лицо, они – во всех других областях так рьяно отстаивающие собственное прошлое – не отдают должное своим мастерам примитива. Рублев равен Джотто и Дуччо; перед иконами, которые вдохновляли его, Матисс плакал от восхищения, но выставляют их не более сотни, в то время как ими заполнены огромные запасники. Пришлось бороться, чтобы создать музей Рублева, где собраны подлинники и репродукции мастера и его учеников. Тарковскому хотелось бы снять о нем фильм, но этому яро сопротивляются. Трудно, конечно, числить себя сторонником Рублева и Репина одновременно; официальные лица выбрали Репина.

Живописью публика тоже очень интересуется. Был праздничный день, когда утром мы пошли в Эрмитаж, и люди сражались у входа, у одной девушки оторвали все пуговицы на пальто, Лена Зонина попросила администратора пропустить нас через служебный вход. У билетных касс на выставках бывает такое столпотворение, что для поддержания порядка вызывают полицию. Если магазин объявляет о поступлении в продажу какой-то книги об импрессионизме или Хоане Миро, то с пяти часов утра там выстраивается очередь: через час все экземпляры уже распроданы. Будет ли давление достаточно мощным, чтобы вырвать новые уступки?

У архитекторов положение гораздо лучше. Хрущев интересуется архитектурой и любит простоту. В Киеве он одобрил памятник неизвестному солдату, который своей строгостью приводил в негодование большинство именитых людей. Недавно построен Дворец пионеров в стиле, напоминающем стиль Нимейера; обитатели дома для престарелых, расположенного по другую сторону долины, стали писать письма протеста: страшилище портит им пейзаж. Но Дворец нравится Хрущеву, поэтому ограничились тем, что передали письма архитекторам. Те сокрушенно признались нам: «У нас и без того на совести колоннады на четыре этажа». С дорогим Сталину хвастливым уродством покончено. Новые кварталы унылы, но построены с заботой об экономии. Самое красивое из новых зданий – Дворец съездов. «Не надо было возводить его внутри Кремля», – сетовали некоторые из наших друзей. Однако на этом пространстве Средневековье удачно соседствует с XVIII и XIX столетиями, так почему XX-му не должно здесь быть места? – возражали другие. Советские люди много об этом спорили и на словах и в газетах. А мне показалось очень красивым отражение старинных золоченых куполов в сверкающих стеклах дворца. Другое современное строение, которое отличает искусная и строгая элегантность, это отель «Юность». Когда мы пили чай в холле со второй женой Симонова, которая работает в Институте прикладного искусства и сама является критиком по искусству, она заметила, что мебель и посуда не соответствуют этому обрамлению. Крайне затруднительно отыскать в московских магазинах красивую тарелку, чашку или стул; нелегко преодолеть склонность москвичей ко всевозможным оборкам, резьбе, лепному орнаменту, инкрустациям, излишествам; но мы прилагаем большие усилия, – говорила она, – пытаемся делать красивые вещи и прививать вкус к ним.

Когда в 1954 году Сартр посетил один школьный класс, то упомянул имя Достоевского. «Почему он вас интересует?» – немного вызывающе спросила двенадцатилетняя школьница. Теперь Достоевского читали и любили. Мы были поражены тем, как с нами говорили о Пастернаке. Когда Евтушенко заявил в Англии: «На мой взгляд, это очень хороший поэт», многие упрекали его за подобное умаление, в СССР все считают Пастернака одним из самых великих русских поэтов, – говорили они. «Его смерть обязывает нас писать, – сказал Вознесенский. – Раньше это было не нужно, он был сама поэзия». Когда мы поехали к Федину на машине, предоставленной нам Союзом писателей, шофер остановился у дома, окруженного деревьями. «Дача Пастернака!» – благоговейно произнес он. Даже официальные лица не подвергают его больше нападкам. И если его бывшую подругу отправили в лагерь, то потому лишь, что она занималась незаконными операциями с валютой.