Сила одного

Внутренне Холеный— такой же, как и Шрам. Жестокий, постоянно жаждущий крови. И власти. Причем безграничной и безраздельной. Вот будь он на месте шрама, точно на одном районе не стал бы останавливаться. Подмял бы под себя весь город, район, губернию. А, может, со временем— чем черт не шутит? — и всю Россию. А Что, не смог бы разве? Еще как смог бы. Ведь только сам он, Холеный знает, на что он способен. А ведь он способен на многое. Ничего, придет его время, все еще узнают— на что. Будут слышать про его успехи и удивленно покачивать головами: надо же, как высоко поднялся Холеный… “А мы и не думали. Вот ведь настоящий мужик…настоящий титан… настоящий гений”, рисовал в своем мозгу радужные мечты Холеный. Ничего, частенько говорил он себе, еще придет его время. Станет он самым “крутым”. А пока приходится ему ходить под начальством Шрама. Впрочем, Шраму Холеный подчинялся с какой-то даже самому себе не со всем понятной охотой. Умеет этот человек внушать другим желание себе подчиняться, думал Холеный, и у такого ему, Холеному, есть чему поучиться.

Шрам обо всех этих диких бреднях Холеного понятия не имел. Впрочем, и интереса познать тайные мысли своего подчиненного тоже совсем не испытывал. Просто считал Холеного незаменимым, подходящим ему во всех отношениях помощником.

Дела их улучшались день ото дня. Жизнь и настроение бригады Шрама— тоже. Только Шрам был невесел. На все зверем глядел. Видно по глазам— маялся, бесился про себя. И так пытался подкопаться под босса Холеный, и эдак. Нет. И не пролезть к нему в душу.

А Шрам, когда оставался один, думал о многом. О том, что прежде всего составляло смысл его жизни— ребенок, жена… которых он потерял. Потерял навсегда. Но об этом Шрам старался не думать, не вспоминать. Слишком далеко ушла боль, и слишком она глубока. Зацепишь ее— еще, чего доброго, весь изойдешь кровью. И не выполнишь того, ради чего он все это затеял. Шрама мучила еще и другая печаль. Недавняя. Виновником которой был он сам. В минуты одиночества сидел Шрам за бокалом коктейля и вспоминал о своем недалеком прошлом. О том, как чудом выкарабкался с того света. О той, которая в этом ему помогла. И которую он потом бессовестно бросил.

Ее звали Мария. И она работала медсестрой в той санчасти, в которую его, Шрама, доставили фактически мертвого. Фактически… Это значит— сердце его почти не стучало, легкие не дышали, и кровь не текла по жилам. Почти. Но велика была его воля к жизни, велико было желание выжить— было ради чего. Потому и не хотело останавливаться сердце Шрама. Потому и стучало, хоть и через раз.

В таком состоянии и принесли Шрама в палату после многочасовой операции. Старенький, много перевидевший доктор-хирург заключил: может, парень и выкарабкается, да шансов мало. За ним нужен круглосуточный уход.

Услышала эти слова седого врача Мария. Забилось ее сердце учащенно, заволновалось. И добровольно взяла на себя восемнадцатилетняя девушка роль дневной и ночной сиделки. Неотступно находилась при раненом, и днем и ночью. И даже имени— за кого молить бога— не знала. Не было при доставленном в крайне тяжелом состоянии в госпиталь парне ни бумаг, ни документов…

Тянулись так день за днем, неделя сменяла неделю. И вдруг однажды Шрам впервые открыл глаза. Медленно обвел взглядом помещение. И остановился глазами на Марии…

— Дай закурить, сестра…

— Что вы, нельзя вам курить.

Но Шрам ее ответа уже не слышал: вновь потерял сознание.

Но со временем беседы их стали более продолжительными. Шрам креп день ото дня. И вместе с телом креп его дух. Взгляд снова превращался во взгляд молодого хищника. Ищущего свою жертву. И находящего ее…

Когда взгляд уже почти здорового, хотя еще слабого Шрама останавливался на Марии, она совсем по-детски краснела.

— Ты чего краснеешь? — спрашивал ее шрам, еще больше вгоняя девчонку в смущение.

— С чего ты взял? — отвечала она, затем вставала и уходила.

Когда Шрам полностью оправился, они стали близки. Шрама выписали, но он был еще слаб. А родственников, близких, просто знакомых— никого у него здесь не было. И он жил у Марии какое-то короткое время.