Сила прошлого

… красно-белый треугольник, черт, предупредительный знак, предписывающий уступить дорогу. Я был справа, но при этом должен был уступить дорогу ему. Это же абсурд, я же тут езжу много лет и ни разу его не видел; вдобавок, нет ни малейшего резона менять именно здесь правила дорожного движения: две равнозначные дороги, а та, по которой я ехал, несомненно, более…

— Хочешь воды?

Рука, в руке бумажный стаканчик. Еще одно лицо, толстое, румяное, крупное, даже монументальное, лицо Фальстафа.

— Попей…

Во рту у меня и правда пересохло, мучит жажда. Осторожно вытягиваю шею, навстречу движется рука Фальстафа со стаканчиком.

— Остановитесь! Что вы делаете? — голос прыщавого.

Рука со стаканом отдергивается.

— Ничего ему не давайте! Не притрагивайтесь к нему!

Стакан исчез, вместе с ним Фальстаф. Перед глазами мелькают только икры, джинсы, мобильники на поясе, взопревшие животы.

— Ему пить хочется, жажда у него…

Нет, подлый толстяк, это ложь: я не хотел ровным счетом ничего. Я даже не знал, что у меня жажда, пока не увидел воду. А вот теперь я действительно хочу пить…

— Вы разве не видели по телевизору, как раз вчера показывали?

— Чего?

— Там говорили: никогда не передвигать тех, кто получил травму, ничего не давать до прибытия скорой…

— Глоток воды, что с него будет?..

Фу! Ну и помощнички! Да и жертва ничуть не лучше. Какой позор, какой невыносимый позор — возлежу посреди перекрестка в позе Помпея, пригвожден к асфальту дротиком, угодившим мне в плечо после столкновения с такси по моей вине. Как мгновенно, черт побери, все предстает в другом свете, когда ты оказываешься неправ. Мне было так уютно в роли жертвы, так приятно чувствовать себя невинным страдальцем, так сладостно сетовать на злую судьбу, тешить и баюкать себя историей героя без страха и упрека, на которого обрушился весь мир с его несправедливостью, героя непонятого, оскорбленного в лучших чувствах и, к тому же, жестоко изувеченного — как же приятно рассказывать себе эту историю снова, спустя столько лет (с юношеских лет со мной такого не приключалось). Но если вина моя, это все меняет: раз я не жертва, значит я просто шляпа — не заметил знак и врезался в машину, у которой было преимущество. Позор, что еще скажешь. Теперь я никто: цена мне такая же, как дырке в асфальте, которую проделали водители, выезжающие из верхнего яруса гаража, не снижая скорости — номерной знак задевает землю, гнется, а придурковатый сторож отрывает глаза от “Спортивного курьера” и бормочет про себя: “еще один”…

Сирена. Наши идут. Сейчас мне лучше видно и в более привычном ракурсе, разве что низковато, как если бы я был собачонкой: толпа немаленькая, на перекрестке машины уже образовали свастику, крики, гудки, передислокации, дайте дорогу, сирена все ближе, вон Фальстаф, вон прыщавый — может, он парикмахер? — вон безупречный таксист. Парень в шлеме, сидящий поодаль на “Веспе”, с безразличным видом смотрит на это столпотворение: проезжал мимо, остановился, полюбовался на весь этот кавардак и, вернувшись домой, расскажет обо всем своей девушке: “Знаешь, я видел сегодня аварию…”. Почему я не он? Я мог бы быть на его месте, не лежи я сейчас на земле, будь я помоложе, выключи я двигатель своей “Веспы”, когда забирал книжку, провозись, не скажу долго — секунд десять, чтобы ее завести, и, главное, будь у меня — увы! — женщина, которой можно было бы все рассказать…

Перед тем как умолкнуть, сирена издает последний, невыносимый вопль, словно предупреждая: “Вы у меня, ребята, оглохнете, если не будете паиньками!” Подкатывают носилки на колесах, которыми маневрирует какой-то верзила. Носилки с треском опускаются, тормозят рядом, меня отрывают от асфальта, словно растоптанную жевательную резинку. Пока меня перегружают на носилки, дротик в моем плече оживает, передает яростные сигналы всему телу, боль перехватывает горло — кто знает, сколько раз мне еще предстоит ее испытывать, такую же сильную, а может еще сильней, кто знает, как долго…

Носилки с треском поднимаются. Меня увозят. Единственное, что со мной сделали — сняли шлем: привязывать, как сына Аниты, не стали — причины не было, не зафиксировали шею, как в американских фильмах, даже не посмотрели, что со мной, про осторожность нечего и говорить: просто погрузили и повезли — говорю это не в укор санитарам, а в адрес прыщавого цирюльника, который не позволил мне даже выпить стакан воды. Носилки подгоняют к разинутой пасти скорой: несколько секунд их выравнивают не знаю с чем, чтобы пристроить не знаю что не знаю к чему, потом толкают, и я плавно проваливаюсь в брюхо этой рыбины, которая еще никогда меня не заглатывала, ибо меня впервые увозят на скорой, я человек счастливый…