Сила прошлого

— Хочешь, я скажу тебе, на что я рассчитываю? — спрашивает он и на минуту, когда поворачивает голову, напоминает мне Джека Пэланса[28] (не знаю почему, на самом деле сходства никакого, этот ниже ростом и толще), — Я рассчитываю на то, что ты дашь мне договорить. На это я рассчитываю. Раз уж я нарушил клятву, то рассчитываю, что ты позволишь мне нарушить ее до конца и рассказать тебе эту безумную историю всю целиком.

— Вот именно, безумную, вы правильно выразились.

На словах “вы правильно выразились” у меня изо рта случайно брызжет слюна, попадает на панель, не заметить невозможно. Делая вид, что ничего не случилось, вытираю плевок рукавом, но он явно все видел.

— Да, — говорит он, — безумную. Но если ты не дашь мне ее рассказать, если все, что бы я ни говорил, будешь сопровождать вопросами и комментариями, то значит, твой отец был прав, я не должен говорить тебе ничего, и я не успокоюсь пока…

Что мне делать, молчать? Мне есть, что сказать сейчас, нечто весьма неприятное. И почему я не должен этого делать? Почему должен сдерживаться?

— Послушайте, — говорю, — разве вы уже не рассказываете свою безумную историю? Что я не сделал из того, что вы хотели? В чем помешал? Вы ворвались в мою жизнь с пистолетом за поясом, привели меня в состояние шока… да, именно шока, сказав про Франческино то, чего никто не знал, и при этом даже не сообщили, кто вы такой. Я вынужден был бежать ночью, как крыса — вам это известно? — напугав жену, наплетя горы небылиц ее родителям, не будучи в силах уразуметь, что происходит; тем не менее, я сейчас здесь, слушаю ваши бредни о том, что мой отец, генерал, истовый католик, антикоммунист до мозга костей, убежденный христианский демократ, которого четверо пап удостоили аудиенции, личный друг Андреотти (с которым он, кстати, почти каждое утро ходил к мессе), и, кроме того, по-моему, хотя он это и отрицал, тайный член “Гладиатора”,[29] был шпионом и коммунистом. Вы отдаете себе отчет в том, сколькими вопросами я могу вас засыпать? Четырьмя не ограничишься!

Ловлю себя на том, что произношу эти слова суровым тоном, наподобие инструктора в военном училище, — это происходит помимо моей воли, и я чувствую, что смешон; значит, мне лучше умолкнуть. Я себя знаю: теперь я буду тупо твердить уже сказанное, теряя контроль над тоном, а потом и над словами, и мои аргументы, которые пока кажутся неотразимыми, сильно поблекнут. Это мой извечный дефект, и почти невероятно, что на сей раз я успеваю вовремя остановиться: обычно это случается потом, когда уже поздно.

— В любом случае, перейти с вами на “ты” у меня не получится, — заканчиваю, поэтому придется вам потерпеть…

Опускаю глаза, довольный своей речью, а еще больше тем, что сумел вовремя остановиться, но в то же время замечаю с ужасом, что вся панель забрызгана моей слюной. Что происходит? Обычно, разговаривая, я не брызжу слюной. Проклятье, будь со мной такое, я бы знал, я бы комплексовал, я бы следил за собой с упорством маньяка, прибегая ко всяким жалким ухищрениям — сглатывал через каждые три слова, старательно прикрывал рот рукой с невинным видом, правда, с тем же успехом можно повесить на грудь плакат с аршинными буквами: ОСТОРОЖНО! Я ПЛЮЮСЬ ВО ВРЕМЯ РАЗГОВОРА, но зато не заплюешь чужую машину. И пока я локтем вытираю свои плевки, до меня доходит, что на мое слюноотделение, должно быть, повлияли два джина с тоником, выпитые натощак, и к тому же сейчас уже девять вечера, а у меня с утра маковой росинки во рту не было — я и в самом деле голоден, голоден, как волк, и прибавьте к этому еще стресс от всего сегодняшнего вечера. И все-таки я не плююсь во время разговора. Проклятье!

— Ты прав, — говорит он, — и я прошу у тебя прощения. Но только не думай, что я не пытался поставить себя на твое место, посмотреть на все твоими глазами…

Он закуривает очередную сигарету, а я чувствую, что меня тоже тянет закурить. Но от его сигарет меня тошнит, и только поэтому я не поддаюсь искушению пустить насмарку все свое девятимесячное воздержание ради какой-то “Капри-суперлайт”. Но при этом думаю, что было бы, если бы он закурил “Мальборо”, если бы в углублении за переключателем передач, где он держит сигареты, мелькнула волшебная красно-белая пачка.

— После глупости, которую я совершил в тот вечер, — продолжает он, — я вот что подумал…

Он качает головой и отирает рукой вспотевшее лицо. Мы тем временем выехали на автостраду. На въезде он поворачивает в сторону Чивитавеккья, а мне кажется, что мы уже миновали Фреджене и, значит, должны возвращаться в сторону Рима.

— Видишь ли, — продолжает он, смерть твоего отца меня потрясла, и я стал плохо соображать. Я всегда думал, что умру раньше него, потому что так и должно было быть. Я не был готов пережить его и в одиночестве тащить на себе груз всей этой истории…

— Эй, поаккуратней! — кричу я ему.