Сила прошлого

Больяско закашлялся снова, но уже не так натужно — легкий ветерок после только что отгремевшей бури. Он опять свернул, оставив позади аэропорт, и если я правильно понимаю, сейчас мы должны ехать вдоль побережья, но, может быть, я ошибаюсь, и мы едем в другую сторону. В любом случае, встречного потока нет, только отдельные автомобили, значит, мы не на главной трассе.

— Здесь в 91-м году, — возобновляет он разговор, — я работал топографом, делал съемку местности для кадастра. Вся эта зона — Маккарезе, Торримпьетра…

Тон его голоса изменился, словно указывая, что разговор теперь пойдет о другом.

— Я исходил здесь все вдоль и поперек: отдельные строения, небольшие виллы, фермерские хозяйства, летние домики, небольшие кондоминиумы; и знаешь, что меня больше всего тогда поразило? Знаешь, что я из этого вынес?

И умолкает, с подлинным интересом ожидая моего ответа. Я не перевариваю людей, с серьезным видом задающих подобные вопросы: по существу, от тебя требуется выпалить что-нибудь наугад, а потом тебе сообщат то, что собирались сообщить с самого начала, но с таким видом, будто они исправляют твою ошибку и удовлетворяют твое любопытство.

— Ну же, попробуй отгадать, — настаивает он.

— Понятия не имею.

— Люди лгут, — объявляет он. — Вот, что больше всего меня поразило. Лгут, постоянно, из принципа, даже если для этого нет никакого повода.

И снова умолкает, еще бы, ведь на последнем слове он поставил жирную точку. Но оказывается, поставил по ошибке, ибо он далеко еще не закончил.

— Естественно, я это всегда знал, не то, чтобы это было открытием. Но все же, когда видишь этому доказательства в заполняемых нехотя анкетах, эту гору бессмысленного вранья о трудовом стаже, прислуге, жилой площади, хотя ты клялся, что все эти сведения нужны лишь для статистики, это произвело на меня сильное впечатление. Вот, к примеру, живет человек в доме под номером 212, допустим, на такой вот окраинной улице, как эта. Приходишь по номеру 212, там даже нет звонка, нет почтового ящика: настоящий вход со звонком, видеодомофоном и всем прочим переместился на номер 214, где по бумагам значится гараж. Тебя впускают, усаживают, видишь пандус, превращенный в лестницу, спускаешься в гараж, превращенный в гостиную, все красиво выложено плиткой, перегородки, изящная кухонька, диван, телевизор, тут же детская лошадка-качалка; из всего дома ты видишь только это и понимаешь, что они тоже переместились в гараж и живут скорее там, чем собственно в доме, этажом выше. Потом возвращаешься за анкетой и видишь, что дом по-прежнему указан под номером 212, а в графе “другие входы” без зазрения совести написано “не имеются”. Врут, не моргнув глазом, и чувствуют себя в полной безопасности. Ты не представляешь, сколько такого вранья я представил в статистическое управление, вранья, которое ничего не стоило разоблачить, побывав в доме хотя бы дважды. Прелестно, тебе не кажется? Меня это теперь даже умиляет. И кому врут — кадастру. Тебе не кажется это восхитительным?

Опять двадцать пять: и этот вопрос он задал мне всерьез. Я-то знаю, как это работает, и именно поэтому не выношу подобные штучки: ему абсолютно неважно, что я отвечу, он не изменит ни слова в том, что надумал сказать. Ему просто нужна остановка, это как включить сцепление, когда обороты зашкаливают.

Проклятье, надо что-то отвечать.

— Не очень-то.

— А ведь они и друг другу врут, — вот, двигатель снова работает нормально, что и требовалось доказать. — Дети врут родителям, родители детям, брат — брату, муж — жене и наоборот (больше по пустякам, разумеется, но порой и в чем-то важном), тогда понимаешь, что мир, который, казалось, ты хорошо знаешь, не больше, чем одна огромная иллюзия, и что поддаваться ей — свидетельство не столько глупости, сколько, напротив, здравого смысла, это необходимое условие, чтобы этот мир — весь этот мир — мог продолжать существовать…

Нет, этот человек и вправду не в себе. Сейчас он внезапно прервал свой экскурс в социологию и затормозил машину у развилки с указателями, которые показывают все, что угодно, за исключением Фреджене — у меня такое ощущение, что мы эту развилку не так давно проезжали.

— Черт побери… — бормочет он.