Сила прошлого

И вот одна такая маленькая деталь (которую заметил не я, черт побери, а отец), и никакого тебе ореола, все равно что, сидя в трусах, подстригать на ногах ногти при всем честном народе, и вот вылезло наконец его истинное лицо — пустозвон, жалкий пустозвон. Я был ошеломлен и все ждал, что теперь скажет мой отец, думал, обрушится на профсоюзы или на Пайетту[7] — его любимое занятие, словом, пойдет по проторенной дорожке, но отец молчал, и впервые мы, не переругавшись, вместе посмотрели “Политическую трибуну”. Более того после такого выпада я вынужден был признать, что мой отец никакой не фашист, а на самом деле христианский демократ; кто бы мне объяснил, что означает христианский демократ, однако факт есть факт: с человеком, которому в тайне симпатизируешь, не разделаешься так безжалостно.

Помню, в тот вечер я остался дома с ним и мамой, мы смотрели “Человек-призрак возвращается”[8] и ели чудесный, с пылу с жару торт с орешками, позвонил телефон, но в трубке молчали; помню, что отец уснул на диване, а мама прикрыла его пледом. Помню все очень отчетливо. И еще помню, что когда сам лег в кровать, все размышлял, как же такое могло случиться. Мы с отцом были тогда на ножах, хуже некуда, правда и потом мало что изменилось. Именно поэтому тот вечер врезался в мою память: примером того, как мы могли бы общаться с отцом, но никогда не общались — промелькнувший на мгновение кадр из какой-то другой жизни. С той необыкновенной минуты я всегда руководствуюсь этим правилом, может быть, единственным, которое отцу удалось мне внушить: людям, которые надевают под пиджак рубашку с короткими рукавами, ни в чем доверять нельзя. Вот почему для меня так важна была эта деталь.

— Ну, так что? — напирает тип в пиджаке и рубашке с короткими рукавами; я пока не сказал ни слова. Он ждет ответа, подбоченившись, на вид ему за шестьдесят, лицо моложавое, никаких признаков усталости, которые накладывает время, взгляды жены, детей, начальников, коллег не оставили на нем морщин — пусть от прожитых лет никуда не деться, но он смотрит на меня нахально как дикарь-подросток, точно рос он в сиротском доме и вот так, совсем еще кроха, подвязанный голубым фартучком с вышитым по центру помидором, сидел и смотрел на своих приятелей, смотрел откровенно и бесстрашно, как человек, которому нечего терять.

— Пятнадцать тысяч, идет?

Он даже не левак. Леваки не спускает цены ниже, чем в такси. Сделай кто из них такое, его бы ждали большие неприятности, и это понятно, нечего подрывать бизнес. А если бы его прижало так, что он был вынужден на это пойти, то цену он бы шепнул на ухо, только бы никто не услышал. Этот же чуть не орет, чихать он хотел, что его все слышат, включая того, который остановился на двадцати тысячах. Этому никакие угрозы не страшны. Плевать он на них хотел.

Нет, доверять такому нельзя.

3

— Договорились, — говорю я. Что до вопроса, почему, ответ простой: потому что я болван.

Тип берет мою сумку и идет к машине электрической походочкой Боба Хоскинса[9] — подергиваясь, словно на пружинах. Я — за ним, немало озадаченный тем, что делаю: ладно, я только что выбросил пятнадцать миллионов, но стоит ли пытаться сэкономить пять тысяч, рискуя оказаться в лапах бандита? Или все-таки мои подозрения на его счет — чистой воды паранойя?

Еще не сойдя с тротуара, я ищу взглядом первого частника, того, настоящего, в надежде, что он состроит какую-нибудь гримасу, подтверждая мои дурные предчувствия, или, что еще лучше, вмешается, дабы положить конец недобросовестной конкуренции; но тот уже обрабатывает пожилую парочку и даже не смотрит в мою сторону.

Машина, к которой мы направились, припаркована во втором ряду, напротив бокового входа в вокзал и перекрывает проезд ночному трамваю, водитель которого сигналит что есть сил. Это дорогой внедорожник, лишнее доказательство, что данный субъект не занимается левым извозом. “Дайхатсу Фероза”, никогда о таком не слышал. Фары горят, поворотники мигают, двигатель работает. Небрежно отмахнувшись от водителя трамвая, тип запрыгивает внутрь, швыряет мою сумку, открывает мне дверцу. Потом, поскольку у этой “Дайхатсу Ферозы” всего две двери, неуверенно, наощупь, как если бы впервые видел эту машину, ищет рычаг, чтобы опустить переднее сидение; я тем временем успеваю разглядеть свисающий под рулем пучок проводов, что говорит само за себя.