Сила самовнушения. Как наш разум влияет на тело. Наука и вымысел

Итак, в придачу к таким физическим переменным, как температура, наличие кислорода, физическая форма и степень нагрузки, головной мозг учитывает и переменные психологические: степень уверенности в себе и срочность задания. Именно в этом случае он задает нам максимальный темп, используя чувство усталости. Если мы обеспокоены своей формой или не знаем, как далеко придется зайти, то бежим медленнее. Но если мы не сомневаемся в характере предстоящей задачи или решаем вопрос жизни и смерти, то регулятор учитывает это и ослабляет хватку.

Вот почему в острых ситуациях люди выказывают недюжинные силу и стойкость, которые в обычных условиях сочли бы невозможными. А если ситуация изменяется, то изменяется и степень усталости. При виде финиша мы вдруг ощущаем прилив энергии. Очутившись в опасности, мы истощаемся сразу, как только отступает угроза.

Когда Фарах готовился бежать пять тысяч метров, его мотивация, уверенность и поддержка зрителей работали, должно быть, сообща, убеждая центральный регулятор выйти на максимальную мощность и дать ему преимущество перед соперниками. А твердая решимость Месснера и Хабелера подвела их опасно близко к абсолютному пределу возможностей организма – рекордной высоте, которая их чуть не убила.

Наличие центрального регулятора может объяснить высокую эффективность интервального тренинга, когда короткие серии интенсивных упражнений чередуются с периодами восстановления. Согласно Ноаксу, регулярные рывки с выходом за грань возможного не только улучшают физическую форму, но и переучивают мозг. Они учат центральный регулятор тому, что нагрузка – хорошее дело, нам стало лучше и не будет беды, если в следующий раз мы зайдем немного дальше.

Но не исключено, что для раскрепощения достаточно просто знать, насколько трепетно оберегает нас мозг. «Не обязательно доверять своим чувствам и не обязательно верить тому, что говорит мозг, – заявляет Ноакс. – Как бы плохо вам ни было, вы выдержите и добьетесь еще большего».

«Меня словно заживо похоронили. – Саманта Миллер говорит это буднично, сверля меня голубыми глазами и жуя фалафель. – Я вымоталась, у меня страшно болели суставы. Казалось, что все это время я проболела гриппом и неизвестно, поправлюсь ли. Я ничего не могла делать. Настоящая западня».

Сегодня Саманта выглядит живой и моложе своих 46 лет. Она аккуратно одета в стиле пятидесятых: платье в розовый цветочек и пушистый берет, у нее яркая помада, светлые волосы красиво уложены и скреплены белой гвоздикой. Мы встретились за ланчем в турецком ресторане на фешенебельной лондонской Аппер-стрит, и в ходе беседы Саманта кажется энергичной, веселой и очень резкой. Трудно поверить, что она несколько лет выбиралась из земного ада.

В конце 1990-х Саманта жила в Хэмпстеде и преподавала рисование в «недоукомплектованной персоналом и средствами» средней школе. Работа с детьми утомляла ее. Детям, по ее словам, присуща «несокрушимость юности». «Их еще ничто не сломало». Саманта была также заядлой горной велосипедистской и пловчихой, вела бурную жизнь. Если что-нибудь нужно сделать, она тут как тут. И она всегда стремилась к совершенству.

Потом вдруг заболела. «Вирусное поражение желез», – поясняет она. Ей и в голову не пришло уйти на больничный. «Вот я и работала с высокой температурой. Тогда-то во мне что-то и надломилось». Она поправилась, но в дальнейшем постоянно испытывала сонливость. Через несколько лет ей сделали операцию на позвоночнике, и в больнице она подцепила гастроэнтерит. «Просто кошмар, – говорит она. – Меня колошматило со всех сторон».

Последствия операции и гастроэнтерит прошли, но Саманта не в силах была даже встать с постели. Она выдохлась, но не имела возможности заснуть, ее постоянно мучили боли, у нее развилась повышенная чувствительность к звукам и свету. Она не могла спуститься по лестнице, и ее супруг, уходя на работу, оставлял ей фрукты у постели. Она была подавлена и беспомощна – не способна ни сидеть, ни слушать радио, ни отворить дверь (ей вспоминается, как она думала, что лучше быть в инвалидном кресле, полностью обезножев, – по крайней мере, хватило бы сил добраться до двери).

При всякой попытке мобилизоваться симптомы нарастали. И вот она лежала месяцами, запоминая каждую щель в комнате и рассматривая висевшую на стене большую картину – оксфордширский пейзаж, который написала сама. «Мне не верилось, что это моя работа. Смогу ли я когда-нибудь снова сделать нечто подобное?»

Супруг заботился о ней, но она чувствовала, что друзья и родные не понимают ее. Они говорили, что тоже постоянно устают, и ей было ясно: они думают, будто ее болезнь – некий личный выбор. Особенно горько было услышать от отца: «Достало уже, пора бы тебе пойти на поправку». Жизни не было никакой, как и надежды на выздоровление, и Саманта обратилась к супругу и сестре-близняшке. Она попросила помочь ей совершить самоубийство.