Сила шести

Передняя дверь заперта, но я обхожу дом Гектора, и первое же окно легко открывается. Я карабкаюсь и забираюсь в окно, а Наследие тем временем облизывает свои лапы. Я нервничаю — мне еще никогда не доводилось вламываться в чужие дома. Помещение маленькое и темное, воздух тяжелый. Вся мебель заставлена католическими статуэтками. Я быстро нахожу комнату матери. Она лежит на двойной кровати в дальнем углу, одеяла, которыми она укрыта, слегка поднимаются с каждым ее вдохом. Ее ноги неестественно вывернуты, и она выглядит очень слабой. На маленьком ночном столике выстроились в ряд флаконы с лекарствами, рядом с ними — четки, распятие, миниатюрная фигура Девы Марии с молитвенно сложенными руками и с десяток святых, чьих имен я не знаю. Я опускаюсь перед Карлоттой на колени. Она открывает глаза и водит ими, глядя над собой. Я замираю и задерживаю дыхание. Я никогда раньше с ней не разговаривала, хотя, когда она таки находит меня взглядом, по ним угадывается, что она меня узнала. Она открывает рот, чтобы заговорить.

— Ш-ш-ш, — говорю я. — Я друг Гектора, сеньора Рикардо. Не знаю, понимаете ли вы меня, но я пришла, чтобы вам помочь.

Она опускает ресницы, показывая, что поняла меня. Я глажу ее по щеке тыльной стороной левой ладони, а потом кладу ладонь на ее лоб. Ее седые волосы сухие и ломкие. Она закрывает глаза.

Ладонь заметно дрожит, а сердце начинает колотиться. Я перекладываю ладонь ей на живот. Теперь я по-настоящему понимаю, насколько она слаба и больна. Холод поднимается у меня по спине, идет в руки и доходит до кончиков каждого пальца. У меня кружится голова, учащается дыхание, сердце колотится еще чаще. Я начинаю потеть, несмотря на колючий холод на коже. Карлотта открывает глаза и испускает низкий стон.

Я закрываю глаза.

— Ш-ш-ш, все хорошо, все хорошо, — говорю я, успокаивая и ее, и себя. Используя ледяной холод, идущий от меня к ней, я начинаю удалять болезнь. Она уходит неохотно, крепко цепляясь за внутренности и не желая ослаблять хватку. Но в конце концов тело покидают и самые упорные остатки болезни.

Карлотту охватывает легкая дрожь, и она вся трясется, а я придерживаю ее. Открывая глаза, я успеваю заметить, как лицо Карлотты из пепельно-серого становится розовым.

У меня начинает ужасно кружиться голова. Я отнимаю руки от ее тела и падаю спиной на пол. Я напугана: мое сердце колотится с такой силой, словно готово выскочить из груди. Но потом оно успокаивается, я встаю и вижу, что Карлотта сидит на кровати с ошарашенным видом, словно пытаясь понять, где она и как сюда попала.

Я иду на кухню и выпиваю три стакана воды. Когда я возвращаюсь, Карлотта все еще приходит в себя. Я принимаю еще одно быстрое решение: иду к ночному столику и среди десятка пузырьков нахожу то, что ищу: флакон с предупреждением — может вызывать сонливость. Я открываю его, беру четыре таблетки и кладу себе в карман.

Я не отвечаю на слова Карлотты, но, выходя из комнаты, вижу, что она сидит, свесив свои распрямившиеся ноги с кровати и словно собираясь встать.

Я выбегаю из дома и вижу, что Наследие спит под задним окном. Взяв кошку на руки, я возвращаюсь в приют по переулкам и боковым улочкам. Интересно, как отреагирует Гектор, когда увидит, что его мать исцелилась. Проблема, однако, в том, что в таком маленьком городке ничто надолго не остается тайной. Я только надеюсь, что никто не видел, как я входила и выходила, и что Каролина не вспомнит, что случилось.

Перед двойными дверями я до половины расстегиваю молнию на куртке и бережно укладываю внутрь Наследие. Я знаю, где можно ее надежно спрятать: в северной колокольне вместе с Ларцом. «Ларец, — думаю я. — Я должна его открыть».

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Любовь — очень странная штука. Что бы ты ни делал, твои мысли все время возвращаются к тому, другому человеку. Ты можешь брать чашку из буфета, или чистить зубы, или кого-то слушать, а мысли будут убегать к ней: к ее лицу, ее волосам, ее запаху. Ты думаешь о том, что на ней будет надето при следующей встрече и что она скажет. Ты все время пребываешь в этом мечтательном состоянии, а при этом еще кажется, что твой желудок подвешен на эластичном шнуре. Он часами дергается и дергается, пока наконец не притягивается к самому сердцу.

Именно так я себя чувствую с первого же дня, когда встретил Сару Харт. Я могу тренироваться с Сэмом или искать свои кроссовки в багажнике нашего джипа, но при этом думать только о лице Сары, о ее губах, о ее коже цвета слоновой кости. Я могу сидеть на заднем сиденье и давать распоряжения, куда нам ехать, и при этом быть стопроцентно поглощенным воспоминанием о чувстве, которое испытывал, когда голова Сары лежала на моем плече. Меня могут окружить двадцать могадорцев, мои ладони начнут светиться, а я буду анализировать каждое слово, сказанное за ужином у Сары в День Благодарения.