Сила, слабость и неразумие

— Эхъ, — промолвилъ меньшой сынъ: — не тужите о немъ! Его и въ корпус волчонкомъ звали. Ни друзей, ни пріятелей у него не было; сидлъ онъ съ своими книгами, да къ одному господину въ гости ходилъ. Тотъ только всмъ и твердилъ: «А не кланяйтесь никому — люди равны; не нужно другихъ тяготить собою и не нужно, чтобы насъ другіе тяготили»…

— Проклятыя книги и вс эти вольнодумцы. Да будетъ надъ ними мое проклятіе! — говорила барыня. — Губятъ они міръ и доведутъ до того, что людямъ жить нельзя будетъ, что братъ на брата возстанетъ и сынъ на отца… Теб-то, Ваня, я думаю, тяжко такого брата имть!

— Что мн онъ! Онъ меня не любилъ никогда, вчно ругалъ, что я веселъ, что у меня на душ свтло. «Ты, говоритъ, смешься тамъ, гд плакать нужно. Это не смшно, что люди заблуждаются и гадости длаютъ, это должно здоровье наше губить, жизнь нашу отравлять…» А какая мн прибыль изъ-за другихъ себя убивать?

— О себ-то убивался бы онъ, а ужъ другихъ-то оставилъ бы въ поко. Заблуждаются! Понимаетъ онъ, молокососъ, что такое заблужденіе значитъ.

Зажилъ меньшой сынъ со своею матерью; понялъ онъ, какъ хорошо дтямъ подъ крыломъ матери въ родномъ гнзд жить. Бывало, спитъ до одиннадцати часовъ, вс въ дом на цыпочкахъ ходятъ. Въ одиннадцать часовъ придетъ Петрушка будить барина, а тотъ лежитъ и не спитъ, смотритъ, какъ Божій день свтитъ въ его горенку, по полу лучами играетъ, его, какъ ребенка, гретъ. Нжитъ баринъ свое молодое тло, лежитъ, разбросавшись на постели, подложивъ руки подъ курчавую голову, раскрывъ алыя губы; простыни въ ноги сбиты.

— Что, Петрушка, есть у насъ въ деревн хорошія бабенки? — спрашиваетъ онъ, не поднимая головы.

— Какъ не быть, батюшка, Иванъ Петровичъ! Этого добра везд много.

— И блыя, грудастыя такія есть?

— Есть, батюшка, и такія. Всякія есть.

— Вотъ тамъ бы пожить!

— Къ кофею васъ, баринъ, ждутъ.

— Эхъ, не кофей мн теперь нуженъ! — говоритъ баринъ. — Ну, а, впрочемъ, если зовутъ, такъ и кофею выпьемъ. Натяни на меня носки.

Натягиваетъ Петрушка носочки на блыя, молодыя барскія ножки.

— Дай другую рубашку, — приказываетъ баринъ, снимая ночную сорочку. Петрушка держитъ передъ нимъ рубашку. — Видишь, грудь какая блая? — любуется своею блою грудью молодой баринъ. — Вотъ къ ней бы прижать красную двицу.

— Охъ, вы, шутникъ, ей-Богу! — говоритъ Петрушка, надвая на барина сорочку, и силится застегнуть ему пуговки старыми и неловкими руками.

— Убирайся къ чорту, свинья! Ничего не умешь ты сдлать! Руку ущипнулъ своими ногтями, — сердится баринъ. — Видишь, руки-то у тебя точно желзныя!

— Съ работы, батюшка, съ работы.

— Ну, разсказывай сказки! Давай мыться!

Плещется, моется, весь полъ ульетъ водою, только подтирай посл него, и весело ему освжить ключевою водою свое горячее лицо. Натянетъ на него Петрушка сапоги, панталоны и остальную одежду; поругаетъ онъ неумлаго олуха Петрушку, потшитъ себя и пойдетъ кофей пить. Мать не нарадуется, слыша его молодой голосъ и смхъ звонкій. Кажется, птица въ весеннее время, и та не бываетъ такъ весела, какъ веселъ молодой баринъ, Иванъ Петровичъ. Только иногда доставалось ему отъ матери, что онъ странницъ дразнитъ и въ церковь рдко ходитъ. И то не сильно журила его за это мать, зная, что у него спинныя кости болятъ и отъ долгаго стоянія точно кто плечи давитъ и давитъ. Болзнь такая есть, съ чего она начинается, не знаю… Только и этого счастья было ему мало, похалъ онъ деревню осмотрть. Живетъ тамъ недлю, дв. Барыня спрашиваетъ у приказчика, что ея сынъ длаетъ.

— Да что, матушка-барыня, сказать-то боюсь!

— Говори, что такое? Захворалъ онъ, что ли?

— Нтъ-съ, слава Богу, здоровы…

— Такъ что же?

— Мужики очень ропщутъ…

— Съ чего имъ роптать, взбсились они?

— Бабамъ, говорятъ, проходу нтъ.

— О, дуракъ! — разсердилась барыня. — Я думала, и Богъ знаетъ что такое! Извстно, молодой человкъ, кровь не родилась.

Между тмъ задумалась она. Видитъ, что, и въ самомъ дл, сына женить надо. Выписала его изъ деревни, потолковала съ нимъ и отправила его въ полкъ.

— Тамъ городъ большой, — сказала она ему: — можетъ-быть, ты и судьбу свою найдешь.