Сила слабых - Женщины в истории России (XI-XIX вв.)

Осенью 1876 года в Петербурге возникло общество «Земля и воля». В феврале 1877 года начался «процесс 50-ти», по которому судились Бардина и ее подруги. Из шестнадцати девушек, попавших на скамью подсудимых, одиннадцать не достигли 20 лет. «Цюрихские мечтательницы и идеалистки в жгучей атмосфере родины в несколько месяцев превращаются в выдержанных, стойких заговорщиц»[280],— писал впоследствии в своем очерке о Софье Бардиной Степняк-Кравчинский. Он восхищался ее рациональным, практическим планом — сперва приготовить революционные кадры из городских рабочих, а уже потом с ними отправляться в деревню.

На суде Бардина произнесет знаменитую речь, которая поразит русское общество неотразимостью доводов и благородством социалистических стремлений. На скамье для публики сидела вернувшаяся в Петербург Вера Фигнер. Больно ей было смотреть на свою сестру Лидию, на Софью Бардину — в некотором роде та была ее крестной матерью в социализме, на всех цюрихских подруг, которым предстояла тюрьма. Но вместе с тем и гордость за них переполняла ее. Как были высоки их души, чисты и бескорыстны сердца!

Вера вспоминала, что с такой же убежденностью, как на суде, Бардина говорила с ней, Верой, в Цюрихе, «когда ходила со мной по коридору дома, купленного русскими студентами, и объясняла трудовую теорию Маркса, рассеивая мои недоумения насчет социализма». Вначале Фигнер никак не могла понять, почему ее отца называют эксплуататором, почему и ей, Вере, нужно отказаться от своего имущества, от имения Никифорова, полученного ее предками и родителями «за счет народа». Много лет спустя в своих воспоминаниях Фигнер расскажет, каким принудительным усилием она заставила себя отдать золотые часики, подаренные ей родными, когда деньги понадобились товарищам. Теперь на суде Бардина говорила, а зал, затаив дыхание, слушал: «Я убеждена, что наступит день, когда даже наше сонное и ленивое общество проснется и стыдно ему станет, что оно так долго позволяло безнаказанно топтать себя ногами, вырывать у себя своих братьев, сестер и дочерей и губить их за одну только свободную исповедь своих убеждений. И тогда оно отомстит за нашу гибель! Преследуйте нас — за вами пока материальная сила, господа, но за нами сила нравственная, сила исторического прогресса, сила идеи, а идеи — увы!— на штыки не улавливаются»[281].

В те дни умирающий Некрасов через жену своего соредактора по «Отечественным запискам» Елисеева передал стихи для подсудимой Лидии Фигнер.

Смолкли честные, доблестно павшие,
Смолкли их голоса одинокие,
За несчастный народ вопиявшие,
Но разнузданы страсти жестокие...
Все живое, все доброе косится...

Молодые, красивые, одухотворенные лица девушек, сидевших на скамье в зале суда, вызвали к жизни одно из лучших стихотворений Я. П. Полонского «Узница»:

Что мне она!— не жена, не любовница...
И не родная мне дочь!
Так отчего ж ее доля проклятая
Спать не дает мне всю ночь!

«Процесс 50-ти» заставил все общество восхищаться нравственной высотой молодых революционеров. В отличие от нечаевцев, судившихся шестью годами прежде, которые были готовы для успеха своей деятельности использовать любые средства, участники «процесса 50-ти» высшей революционной целью ставили осуществление самых строгих нравственных принципов. «Только нравственный идеал может освещать наш путь и привлекать сердца, ищущие правды,— говорил на суде один из участников процесса.— До момента революции мы хотим словом, делом и всем образом жизни расположить к себе не только революционеров, но и широкую индифферентную массу, а может быть, и врагов своих»[282]. Высокая романтическая настроенность судившихся по этому процессу проявилась и в том, что по их просьбе в день объявления приговора им тайно принесли «с воли» 50 серебряных крестиков (их разрешалось иметь в тюрьме) с буквами — РСРБ, что означало «Русское социал-революционное братство». Они ощущали себя братьями и сестрами по революционному делу. Канцлер князь Горчаков страшно сетовал на то, что процесс был открытым для публики, так как, по его словам, он убедил всех, что сидящие на скамье подсудимые были «не детьми и не пьяными мужиками, а людьми с вполне зрелым умом и крупным самоотверженным характером, людьми, которые знают, за что борются и куда идут»[283].