Сила слабых - Женщины в истории России (XI-XIX вв.)

«Темнота ночи и перекличка часовых внутри острога наводили какой-то невольный страх,— пишет Францева.— Наконец послышались шаги, замки застучали, и тяжело заскрипели ворота... Тяжело, грустно было в этой живой могиле! На пороге своей квартиры встретил нас смотритель... «Пожалуйста, устройте нам свидание с заключенными...» — обратилась я к нему. «Да это невозможно...» — отвечал он мне растерянным голосом. «Так приведите их сюда, ведь вы имеете полное право потребовать их к себе, когда хотите»,— настаивала я. И добрый старичок, не смея отказать просьбе дочери своего начальника, скрепя сердце, согласился». Когда привезли петрашевцев, Наталья Дмитриевна не только сумела проникнуть в камеру Петрашевского и снабдить его деньгами, но и устроить в квартире смотрителя свидание с Достоевским и его товарищами[199].

Благодаря хитроумному заступничеству декабристок, Достоевский с Дуровым были отправлены в Омск не по этапу, а в кибитке. Францева узнала через отца о дне отправления на каторгу Достоевского и Дурова и вместе с Фонвизиной выехала по дороге, ведущей к Омску. Они остановились в семи верстах от города. В то утро стоял страшный мороз, но женщины вышли из саней и прошли еще версту пешком, чтобы не сделать кучера свидетелем их прощания с политическими преступниками. Выезд арестантов был задержан против назначенного срока, и двум женщинам долго пришлось ждать в открытом поле, пока не послышался колокольчик. Вскоре показались две тройки: «Мы вышли на дорогу и, когда они поравнялись с нами, махнули жандармам остановиться, о чем уговорились с ними заранее. Из кошевых... выскочили Достоевский и Дуров. Первый был худенький, небольшого роста, не очень красивый собой молодой человек, а второй... старше товарища, с правильными чертами лица, с большими черными, задумчивыми глазами, черными волосами и бородой, покрытой от мороза снегом... Тяжелые кандалы гремели на ногах. Мы наскоро с ними простились, боясь, чтобы кто-нибудь из проезжающих не застал нас с ними, и успели только им сказать, чтоб они не теряли бодрости духа, что о них и там будут заботиться добрые люди»[200].

Францева передала жандарму заранее приготовленное письмо для подполковника в Омск с просьбой облегчить насколько возможно участь Достоевского и Дурова. Дочери тобольского прокурора легко сходило с рук то, что было невозможно простому смертному. Знакомый Францевой, которому было отправлено письмо в Омск, регулярно извещал ее потом о здоровье арестантов Дурова и Достоевского.

Фонвизина также сделала все, что смогла, чтобы помочь каторжным петрашевцам. В ту пору она находилась еще в добрых отношениях со своим родственником, губернатором Западной Сибири Горчаковым и постаралась употребить все свое влияние, чтобы облегчить участь новых друзей, приобретенных в тобольском остроге. Фонвизина даже объявила начальству, что Дуров является ее племянником, и это дало ей возможность передавать ему посылки с провизией, теплой одеждой, отправлять письма.

Из тюрьмы товарищ Достоевского по каторге присылал Фонвизиной свои стихи. Его преданность «родной тетеньке» осталась нерушимой до конца его дней (и Наталья Дмитриевна, и Дуров скончались в 1869 году). Он был благодарен ей не только за помощь и участие, оказанные в самые тяжелые годы, но и за ту нравственную силу, энергию, которую Фонвизина умела вдохнуть в окружающих ее людей. Получив очередную посылку и письмо от Фонвизиной, Дуров в одном из писем писал ей: «То, что всего более, всего глубже обрадовало меня в последнем Вашем письме, это видимое спокойствие Вашего духа, которое проникает каждое Ваше слово, каждую Вашу строчку. Истинно я дивлюсь и благоговею перед этой силой и энергией, которые Вы почерпаете из благородной своей натуры... Все, что есть во мне доброе, все это Ваше»[201].

Столь же глубокую признательность, несмотря на краткость встречи, испытал по отношению к Фонвизиной и Достоевский. К сожалению, из всей переписки Натальи Дмитриевны с Достоевским до нас дошло только одно письмо от двадцатых чисел февраля 1854 года. Правда, письмо это замечательное, излагающее его духовное кредо и десятки раз цитировавшееся исследователями. Оно написано уже в пору, когда Фонвизиным весной 1853 года разрешили вернуться в Россию.