Силач

Эта иностранка с бурным прошлым, оставившая высокородного супруга, дальнего родственника короля Фердинанда, чтобы последовать за жалким пастухом, о котором шептались, будто бы он каким-то непостижимым образом выжил во время резни в форте Рождества, была поистине лакомым кусочком для тех, кому доставляло удовольствие пытать беззащитных женщин, особенно если они при этом еще и красивы — и шелудивый монашек делал все возможное, чтобы остаться первым и единственным звеном в цепочке, которая непременно стала бы цепью бесконечных страданий и мук.

Умный и образованный, он принадлежал к числу немногих рационалистов своего времени, понимающих величие и сложность предстоящей задачи. Хотя он не участвовал в спорах искателей приключений, моряков и картографов, но без возражений принял теорию о том, что так называемая Западная Индия состоит не только из многочисленных островов, разбросанных в океане перед Сипанго, но представляет собой огромный барьер из сельвы, рек и высочайших гор, меняя все существующие представления о планете Земля.

Коротышка-францисканец стал одним из первых, кто сумел признать, что Церковь и Корона поставили перед собой слишком сложную задачу по завоеванию новых земель и насаждению на них своей веры. И теперь он сильно опасался — кстати, не без причин — что вмешательство третьего элемента — то есть Святой Инквизиции, глубоко запустившей свои когти в дела и Короны, и Церкви, приведет лишь к тому, что и без того непростое положение осложнится еще больше.

Освоение Нового Света привело бы, вне всяких сомнений, к рождению новой расы, в жилах которой слилась бы кровь аборигенов, христиан, евреев и даже мусульман, а потому крайне глупо было бы требовать, чтобы в условиях слияния стольких различных верований все следовали жестким канонам и правилам, установленным Святой Инквизицией.

Для Конрада Марбургского, Раймунда де Пеньяфорта, Бернара Гуи, считавших, что во всем мире люди должны жить только так, как в Испании, уже само существование полуголых дикарей, открытых публичных домов и чистых душой женщин, моющихся почти каждую неделю, стало бы таким камнем преткновения, что они, не колеблясь, отправили бы на костер добрую половину этих нераскаявшихся грешников. Однако брат Бернардино де Сигуэнса был достаточно разумным человеком и понимал, что жесткие правила, приемлемые для холодной Кастилии, нельзя применять с той же суровостью на этом цветущем острове.

«Другие страны — другие обычаи, — говорил он себе. — И перво-наперво нам следует оставить в прошлом наиболее гнусные из собственных привычек».

Но с другой стороны, были дон Франциско де Бобадилья и другие, желающие видеть донью Мариану осужденной, убежденные (впрочем, как и всегда) в безупречности традиционного жизненного уклада, и чем раньше Святая Инквизиция воцарится на острове, тем лучше для всех.

— Если у вас есть какие-то сомнения — передайте это дело в руки тех, у кого подобных сомнений нет, — советовал монаху духовник, не желающий принимать во внимание, что те, кто никогда и ни в чем не испытывают сомнения, слишком часто ошибаются.

Если истина заключена в Боге, как его учили, а в истине заключен Бог, то проблема не решится, если он переложит ответственность на кого-то другого, признавшись в собственном бессилии. Он должен отыскать истину, чтобы найти вместе с ней и Бога.

Почти каждое утро монах навещал донью Мариану Монтенегро, вел с ней долгие богословские беседы и задавал бесчисленные вопросы, впадая в отчаяние, что бедная женщина не может на них ответить.

— Вы можете осудить меня, если угодно, — сказала она во время одной из последних бесед. — Но знайте, что придется для этого пойти на сделку со своей совестью, поскольку у вас нет доказательств моей вины. Я христианка и добрая католичка, и Бог свидетель, не имею отношения к тем деяниям, которые мне приписывают. Если вы полагаете, что сможете найти лучшего свидетеля, то дело ваше.

— К сожалению, ваш свидетель не может предстать перед судом.

— Я это знаю, но если вы отправитесь домой, встанете на колени перед распятием и как следует его попросите, уверена, он даст вам справедливый ответ.

— Именно это я и делаю каждый день.

— И?

— Когда мне уже кажется, что я слышу его ответ, я задаюсь вопросом: а кто я такой, чтобы рассчитывать, что сам Господь удостоит меня своим вниманием, и начинаю боятся, что впаду в грех гордыни, если поверю, что Он действительно меня услышал.

— Он всегда выслушивает тех, кто смиренно просит.

— Вы считаете меня достаточно смиренным?

— Не знаю, — честно ответила она. — Как не знаю и того, на каком основании человек, терзаемый подобными сомнениями, считает себя вправе диктовать волю Божию.