Силач

С этого дня немка Ингрид Грасс стала совершенно иначе относиться к человеку, которого прежде считала едва ли не палачом, ибо поняла, что в глубине души брат Бернардино де Сигуэнса ощущает себя таким же узником, как и она сама.

Отталкивающий, почти звериный облик монаха в сочетании с чудовищной грязью и ужасом, который внушала мрачная темница, инстинктивно побуждал Ингрид отвергнуть любую помощь с его стороны, посчитав ее лишь инструментов кошмарной Инквизиции. Но страх одиночества вместе со странной манерой поведения францисканца привели ее к мысли о том, что в этом вонючем мешке с костями скрывается ее единственная надежда на спасение.

Вот уже больше месяца она не видела ни одного дружеского лица, не слышала ни единого слова ободрения и не получала ни весточки из-за стен тюрьмы. Если бы она так хорошо не знала Сьенфуэгоса и не была уверена в его любви, то подумала бы, что он отвернулся от нее в беде, как, по-видимому, отвернулись все старые друзья.

— Есть какие-нибудь новости от моих родных? — спросила она однажды, когда брат Бернардино пребывал в особенно добром расположении духа. — Я чувствую себя словно похороненной заживо.

— Вы имеете в виду капитана де Луну? — ответил тот. — Да вроде ничего нового.

— Вы знаете, что я говорю не о нём.

— А разве у вас есть другие родные? — хитро поинтересовался коротышка, многозначительно покосившись в сторону писца, строчившего протокол. — Насколько я знаю, у вас здесь нет ни родителей, ни детей, ни сестер, ни братьев, ни каких-либо других родственников, коих беспокоила бы ваша свобода или ваше имущество, которое по решению суда будет конфисковано — если, конечно, делу будет дан ход, — он вновь ненадолго замолчал, после чего столь же многозначительно добавил: — Что же касается остальных, то это вовсе не родные, а просто друзья, и я не могу вам передавать о них новости, поскольку не считаю себя вправе втягивать их в это дело.

— Понятно, — донья Мариана Монтенегро печально улыбнулась, погруженная в черную бездну отчаяния. — Я осталась в одиночестве.

— Тот, у кого Господь в душе, никогда не будет одинок.

— Как я могу надеяться, что Бог захочет меня утешить, если те, кто представляет его на земле, пытаются сделать его моим врагом?

— Повторяю вам еще раз: следите за словами, — строго предупредил монах. — У церкви есть право судить вас, но у вас нет права критиковать служителей церкви. Что же касается ваших «друзей», то, насколько мне известно, все они покинули остров на борту «Чуда» в день вашего ареста, и с тех пор не сделали ничего, чтобы помочь вам.

— Страх меняет людей.

— И кого же они так испугались? — поразился брат Бернардино. — Меня? Посмотрите на меня хорошенько! Я — не более, чем скромный слуга Господа, который лишь наблюдает и слушает, но можете не сомневаться, что если дьявол попытается заморочить мне голову, я сумею противостоять его козням.

— Вы полагаете, что если бы я действительно была прислужницей дьявола, он позволил бы запереть меня здесь? Уж если я сумела зажечь воды озера, то уж разрушить стены этой темницы мне тем более ничего бы не стоило.

— Дьявол может сделать лишь то, что ему позволит Господь.

— Если Господь позволяет ему овладевать людскими душами, то почему Бог не позволит дьяволу отпереть эту дверь?

— Мне неизвестны его планы.

— Вам неизвестно слишком многое из того, что происходит вокруг, святой отец... Слишком многое!

Увы, она была права, и брат Бернардино де Сигуэнса не мог с этим не согласиться. Он впал в настоящее отчаяние, потому что с каждым днем все больше отдалялся от истины. Именно это чувство бессилия заставило его однажды набраться мужества и вызвать для допроса виконта де Тегисе, наотрез отказавшегося давать показания.

Однако настырный монах не желал отступать, и дело кончилось тем, что его самого однажды вызвали в Алькасар, пред грозные очи самого губернатора Бобадильи, и потребовали ответа, как он смеет беспокоить столь важных персон.

— Как вы смеете?.. — только и произнес аскетичный и честный по натуре губернатор, который с каждым днем становился все более угрюмым и желчным, понимая, что его тирании скоро придет конец. — Как вам в голову могло прийти допрашивать высокородного виконта де Тегисе?

— Для меня даже последний крестьянин всегда будет слишком высокородной особой, — последовал смиренный ответ. — Но перед лицом закона все равны, и капитан не должен иметь каких-либо преимуществ перед другими.

— Вы забываете, что это я назначил вас вести это дело, так что вы действуете от моего имени.