Силиконовая надежда

Лена приоткрыла рот, но, поймав мой взгляд, не стала ахать, а только спросила:

– И кто ж тебя научил так в рыбе разбираться? Моей дочери тринадцать, максимум ее кулинарного искусства – омлет с помидорами.

– Я сама научилась по книжкам.

Это был довольно странный ответ для ребенка – основная масса сказали бы – «в интернете».

– Мне тетя Инга разрешает пользоваться ее библиотекой, – продолжала Настя, глядя на рыбу таким взглядом, каким смотрят на что-то очень любимое и дорогое сердцу. – Я читаю, когда есть свободное время, а потом пробую готовить. Почти всегда получается. Папа любит, как я готовлю.

– А мама? Твоя мама хорошо готовит? – спросила я, доставая специи и масло и подготавливая гастроемкости для маринада.

– Мама не готовит. Ей некогда.

– Она работает?

– Нет. Она вышивает картины. Это ей помогает не нервничать.

– А кто же делает у вас домашнюю работу?

– Я.

Голос ее звучал ровно и бесцветно, и мне вдруг стало жаль ее.

– А у тебя есть братья или сестры?

– Четыре брата и две сестры. Скоро еще брат родится.

У меня, кажется, глаза сделались навыкате:

– Ничего себе у вас семейство… и ты что же – старшая?

– Да.

– Тогда понятно, что твоя мама не успевает убирать и готовить, у нее дети.

– Дети у меня, – вздохнула Настя, осторожно складывая отодвинутые мной половинки лимонов, из которых я уже выдавила сок. – Маме нельзя нервничать, а малые то шумят, то дерутся, то плачут. С ними только я справляюсь.

Выслушав это, я вдруг подумала, что никогда прежде не встречала человека, чье детство было бы хуже, чем мое.

Аделина

Я смотрела на экран планшета и старалась унять захлестывавшие меня эмоции. В присутствии Мажарова бушевать я себе позволить не могла, но сейчас мне ужасно хотелось орать. Ну, вот что теперь мне делать с этой невесть откуда взявшейся девочкой с ожогом лица? Да еще и дочерью какого-то сектанта, что тоже чревато последствиями! Если здесь появится отец, я не смогу не отдать ему ребенка, у меня нет прав на то, чтобы удерживать ее здесь насильно.

Выпив стакан воды, я кое-как успокоилась и решила, что сперва посмотрю девочку сама, сделаю выводы, а потом уж буду думать, кому звонить и что делать.

В палате новой пациентки не оказалось, кровать была пуста. Постовая сестра испуганно забормотала:

– Ее Анна Александровна к себе в кухонный блок забрала.

– Да? А что, теперь у нас Анна Александровна занимается поступившими больными?

– Мне Матвей Иванович позвонил, сказал, что…

– Так, понятно, – прервала я и отправилась в кухонный блок, внутренне снова клокоча.

Определенно, хирург Мажаров слишком много на себя берет. С какой это радости у нас в кухонном блоке посторонние? И главное – как это Анна на подобное согласилась, что еще за новости?

Они попались мне навстречу в переходе – Анна и маленькая девочка с заклейками на лице. На вид ей было лет шесть-семь.

– Ой, Аделина Эдуардовна! – обрадовалась Анна. – А мы уже в палату идем. Это Настя. Вы, наверное, ее потеряли?

– Потеряла, – разглядывая девочку, подтвердила я. – И почему пациентка у тебя в блоке? – Девочка вдруг вздрогнула, как будто я ее ударила, и съежилась, сделавшись еще меньше ростом. «А тут что-то не так», – подумала я, сразу стараясь говорить тише. – Ты дашь мне какое-то разумное объяснение, правда?

– Дам, – кивнула Анна, и я заметила, как она положила руку на плечо девочки, а та прижалась к ее боку. – Провожу Настю и зайду к вам.

– Нет, мы с Настей пойдем в перевязочную, мне нужно ее осмотреть, а ты зайди ко мне, когда с ужином закончишь.

– Хорошо. – Анна присела на корточки и, взяв девочку за обе руки, сказала: – Ты не бойся, Настюша, Аделина Эдуардовна у нас самый главный врач, она обязательно должна посмотреть твое лицо. Лучше ее тебя никто не вылечит. А я к тебе зайду попозже, хорошо?

Девочка кивнула и повернулась ко мне:

– Меня сегодня домой отпустят? Папа будет сердиться, что дома нет ужина, а дети голодные.

Я растерялась. Впервые мне пришлось видеть ребенка, озабоченного отсутствием ужина ровно так же, как сделала бы это обремененная семьей женщина лет сорока.

– Давай мы сперва посмотрим, что у тебя с лицом, хорошо? А там решим.

Мне не хотелось ей врать, у нас в клинике вообще заведено говорить пациентам только правду, какой бы она ни была, но это все-таки ребенок.

Мы пошли не в стационар, а в перевязочную, там я при помощи сестры сняла наложенные Мажаровым заклейки и осмотрела довольно глубокие ожоги. На губе, пожалуй, потребуется крошечная пластика, подбородок можно оставить и так, будет чуть заметный рубчик, а вот щека… Тут объем вмешательства предстоит серьезный, ожог глубокий, и шрам от него останется уродующий.

Пока сестра заново накладывала заклейки, я, приготовившись делать запись в историю болезни, с удивлением обнаружила год рождения юной пациентки. Выходило, что ей не семь, а одиннадцать.

– И в кого же ты такая миниатюрная? – поинтересовалась я.

– Не знаю. Папа высокий, мама тоже. И двое младших уже выше меня.

– Младших?

– Да. У нас семья многодетная.