Sillage

«Здравствуйте, дорогой мистер Глэр! Я не надеюсь, что письмо попадает вам в руки, и уж тем более не надеюсь, что прочтете его. Но выразить чувства иначе не могу. Верно, вы думаете, что стану вас ругать, но вы ошибаетесь. Не стану лукавить, вы перешли грань моральности, что нельзя было переступать, но вы сделали смелый шаг и не прогадали. Признаться, я не смотрела ни одного вашего фильма и вообще холодна к подобному жанру искусства. Но присутствовать на закрытом показе вашего последнего фильма меня заставил беспрецедентный ажиотаж бульварной прессы, которой я порой грешу. И хочу сказать вам спасибо, дорогой мистер Глэр. Вы позволили мне проститься с дорогим сердцу человеком, который был так далеко от меня. Как вы смогли понять, я говорю о Чарльзе Бэннингтоне. Это было так давно, что даже мне кажется ложью. Будучи девчонкой, я влюбилась в него безоглядно, с замиранием сердца и надрывом в груди. Я ждала наших встреч, которых было так мало. Все жизненные обстоятельства складывались против нас, отчего крепче был наш порыв. Мы оба понимали, что должно произойти чудо, чтобы судьба благословила нас. Он уже был знаменит, а я уже была замужем. Наша последняя встреча была такой нелепой, когда я просила его бежать со мной. Но телешоу для него было важнее. Тогда я простилась с ним, но не простила его. Не простила не потому, что он оставил меня, не решившись на побег, нет. А потому, что не забыла его. Не смогла.

Увидев заголовки в газетах о последней роли Чарльза Бэннингтона в последнем фильме Гадо Глэра, я не поверила своим глазам. Прежние чувства нахлынули настолько, что восстанавливать сердце пришлось несколько дней. Признаться взрослой дочери о причинах ухудшения здоровья я не посмела. Я была в кинотеатре и, когда увидела его последний вздох, простилась с прошлым. Вы подарили мне прощение! А с ним простилась и я!

С бесконечной любовью. Искренне, Бэтти».

Гадо улыбнулся.