Сильмариллион

И впрямь, когда Феанор взялся готовить нолдоров к выступлению, начались раздоры. Ибо, хотя Феанор и подвигнул их на уход, далеко не все согласны были признавать его королем. Куда большая любовь была отдана Финголфину и его сыновьям — и его двор, и множество жителей Тириона отказались подчиниться Феанору, даже если и пойдут с ним; так что в конце концов нолдоры выступили двумя воинствами. Феанор и его сторонники шли впереди, но воинство Финголфина было больше; сам он шел против воли, по просьбе своего сына Фингона, и еще потому, что не хотел оставлять свой народ, страстно желавший уйти, на произвол поспешных решений Феанора. И он помнил о своих словах перед троном Манвэ. Вместе с Финголфином — по тем же причинам — шел Финарфин; но уходил он очень неохотно. Из всех нолдоров Валинора, ставших теперь поистине многочисленным народом, едва десятая часть отказалась отправиться в путь: кое-кто из любви к валарам (прежде всего к Ауле), кое-кто из любви к Тириону и дивным творениям своих рук — но никто из страха перед грозными опасностями пути.

Но едва пропела труба, и Феанор вышел из врат Тириона, посланец от Манвэ принес его Слово:

“Глупости Феанора могу я противопоставить лишь совет. Не уходите! Настал недобрый час, и путь ваш ведет к скорби, коей вам не дано провидеть. В этом походе валары не станут помогать вам; но не станут они и удерживать вас, ибо знайте: как вольны вы были прийти сюда, так вольны и уйти. Ты же, Феанор, сын Финвэ, клятвой своей изгнал себя сам. В гневе не распознал ты лжи Мелькора. Он валар, сказал ты. Тогда клятва твоя неисполнима, ибо никого из валаров не одолеть тебе — ни теперь и никогда впредь в чертогах Эа, пусть даже Эру, коего ты призывал, сделает тебя втрое сильнее, чем ты есть".

Но рассмеялся Феанор и, обращаясь не к вестнику, а к нолдорам, сказал:

— Так! Значит, сей доблестный народ отпустит наследника своего короля в изгнание одного, лишь с сыновьями, сам же вернется в оковы? Но если кто и пойдет со мной — вот что скажу я им: вам предрекли скорбь? Но мы познали ее в Амане. В Амане низверглись мы от блаженства к скорби. Попытаемся же теперь взойти через скорбь к радости; или хотя бы к свободе.

Потом, обратясь к посланцу, воскликнул:

— Так скажи Манвэ Сулимо, Высокому Королю Арды: Если Феанор не сможет низвергнуть Моргота, он, во всяком случае, не станет откладывать погони и медлить, скорбя. И, быть может, Эру вложил в меня пламя куда большее, нежели ведаешь ты. Такую рану нанесу я Врагу Валаров, что даже могучие в Кольце Судьбы удивятся, узнав о том. О, да, в конце они пойдут за мною. Прощайте!

В тот час голос Феанора был столь могуч и властен, что даже вестник валаров поклонился ему, словно получил достойный ответ, и удалился. Нолдоры продолжали путь, и род Феанора, торопясь, вел их вперед вдоль берегов Элендэ. Не единожды обращался их взор назад, к Тириону на зеленой Туне. Медленнее и не так охотно двигалось сзади воинство Финголфина. Первым шел Фингон, а в конце Финарфин, и Финрод, и многие благороднейшие и мудрейшие нолдоры; и часто оглядывались они, дабы увидеть дивный город свой, покуда фонарь Миндон Эльдалиэва не исчез в ночи. Они уносили оттуда больше воспоминаний о блаженстве, нежели все другие, и кое-кто даже захватил с собою некоторые сделанные там вещи — утешение и бремя в пути.

Феанор вел нолдоров на север, ибо намеревал преследовать Моргота. Кроме того, Туна у подножия Таниквэтиль лежала у самой границы Арды и Великое Море былло там неизмеримо широко, тогда как на севере, где пустыни Арамана и берега Средиземья сближались, разделяющие их воды становились уже. Но разум Феанора остыл, и понял он, хоть и поздно, что всему их огромному воинству никогда не преодолеть долгих лиг до севера и не пересечь морей, кроме как на судах; однако постройка столь большого флота заняла бы слишком много времени, будь даже нолдоры искушены в этом ремесле. Потому он решил принудить тэлери, всегдашних друзей нолдоров, присоединиться к ним; и в бунтарстве своем думал, что так можно преуменьшить блаженство Валинора и приумножить силы для борьбы с Морготом. И он поспешил в Альквалондэ, и там держал перед тэлери ту же, что и в Тирионе, речь.

Но тэлери не тронули его слова. Они печалились об уходе своих родичей и давних друзей и скорее стали бы отговаривать их, чем помогать. И не стали б они ни отдавать корабли, ни помогать строить их против воли валаров. Что до самих тэлери — они не желали иного дома, кроме берегов Эльдамара, и иного владыки, кроме Ольвэ, короля Альквалондэ. Он же никогда не внимал Морготу и не звал его в свои земли, и верил, что Ульмо и прочие валары залечат раны, нанесенные Морготом, и что за ночью снова придет рассвет.

Тогда Феанор разгневался, ибо все еще боялся задержки; и в сердцах объявил он Ольвэ:

— Вы отрекаетесь от дружбы с нами в час нужды, однако вы рады были получить нашу помощь, когда — робкие, неумелые, к тому же почти нищие — явились на этот берег. В прибрежных норах ютились бы вы по сей день, если б нолдоры не высекли вашей гавани и не трудились на ваших стенах.