Сильна как смерть (Пер. Николай Лернера)

— Благодарю вас, друг мой. Это пустяки. У меня в последнее время было слишком много горя.

— Карета прибыла! — доложил вскоре слуга.

И Бертен, полный затаенной тревоги, провожая до экипажа свою подругу, бледную и еще в полуобморочном состоянии, чувствовал, как бьется под корсажем ее сердце.

Оставшись один, он стал спрашивать себя: «Что же с ней такое? Отчего этот припадок?» И искал ответа, бродя вокруг истины, но не решаясь ее обнаружить. Наконец он прямо подошел к ней: «Так вот что, — сказал он себе, — неужели Ани думает, что я волочусь за ее дочерью? Нет, это было бы слишком!» И, опровергая разумными и честными доводами такое предположение, он негодовал, как могла она хотя бы на минуту принять его здоровую, почти отеческую привязанность за какую-то видимость ухаживания. Он постепенно раздражался против графини, он не допустит, чтобы она посмела заподозрить его в такой гнусности, в такой невиданной подлости, и обещал себе в разговоре с ней нисколько не стесняться в выражениях своего возмущения.

Он скоро отправился к ней, торопясь объясниться. Всю дорогу с возрастающим раздражением готовил он доводы и фразы, которые должны были оправдать его и отплатить за подобное недоверие.

Он застал ее лежащей в шезлонге; лицо ее было искажено от муки.

— Ну, дорогая моя, — сказал он ей сухо, — объясните мне эту странную сцену.

Она ответила разбитым голосом:

— Как, вы еще не поняли?

— Признаюсь, нет.

— Вот что, Оливье, покопайтесь хорошенько в вашем сердце.

— В моем сердце?

— Да, в глубине вашего сердца,

— Не понимаю… Скажите яснее.

— Покопайтесь хорошенько в глубине вашего сердца, нет ли там чего-нибудь опасного для нас с вами.

— Повторяю вам, что я не понимаю. Догадываюсь, что есть что-то в вашем воображении, но на моей совести нет ничего.

— Я говорю вам не о вашей совести, я говорю вам о вашем сердце.

— Я не умею разгадывать загадок. Прошу вас, говорите прямо.

Тогда она медленно взяла художника за руки и, не выпуская их, сказала так, будто каждое слово причиняло ей боль:

— Берегитесь, друг мой, вы готовы влюбиться в мою дочь.

Он резко отдернул руки и с поспешностью невиновного, опровергающего позорное подозрение, сильно жестикулируя и горячась, стал защищаться и, в свою очередь, упрекать ее в том, что она могла заподозрить его.

Она не мешала ему говорить, но, упорно не доверяя, убежденная в справедливости своих слов, ответила:

— Да я и не обвиняю вас, друг мой. Вы сами не знаете, что в вас происходит, как и я этого не знала сегодня утром. Вы так со мной разговариваете, будто я заподозрила вас в желании соблазнить Аннету. О, нет, нет! Я знаю, как вы честны, как вы достойны всяческого уважения и всяческого доверия. Я только прошу, умоляю вас заглянуть в глубину вашего сердца и спросить себя, не носит ли зарождающееся в вас чувство к моей дочери, вопреки вашей воле, несколько иной характер, чем простая дружба.

Он рассердился и, все больше и больше волнуясь, снова начал отстаивать свою честность, как отстаивал раньше, наедине с самим собою, по дороге сюда.

Она подождала, пока он кончил, потом без гнева, не поколебавшись в своем убеждении, страшно бледная, тихо заговорила:

— Оливье, я хорошо знаю все, что вы мне говорите, и думаю так же, как и вы. Но я уверена, что не ошибаюсь. Выслушайте, обдумайте, поймите. Моя дочь слишком похожа на меня, она во всех отношениях такая же, какою была я в прошлом, когда вы меня полюбили, и поэтому вы непременно полюбите и ее.

— Значит, — воскликнул он, — вы осмеливаетесь бросить мне в лицо подобный упрек только на основании этого простого предположения и таких смехотворных резонов: он меня любит, моя дочь похожа на меня, стало быть, он полюбит ее.

Но видя, что графиня все более меняется в лице, он продолжал смягченным тоном:

— Вот что, дорогая Ани, эта девочка так нравится мне именно потому, что в ней я снова нахожу вас. Вас, одну вас люблю я, когда смотрю на нее.

— Да, вот от этого-то я и начинаю так сильно страдать, это-то и пугает меня. Вы еще не разбираетесь в том, что чувствуете. Пройдет немного времени, и вы уже не будете заблуждаться на этот счет.

— Ани, уверяю вас, что вы сходите с ума.

— Хотите доказательств?

— Да.

— Три года вы не приезжали в Ронсьер, как я ни настаивала. Но вы помчались со всех ног, когда вам предложили съездить туда за нами обеими.

— А, вот еще что! Вы меня упрекаете в том, что я не оставил вас там одну, зная, что вы больны после смерти матери?

— Пусть так. Не буду спорить. Но у вас такая настоятельная потребность видеть Аннету, что вы не могли пропустить сегодняшний день и попросили меня привести ее к вам под предлогом позирования.

— А вы не предполагаете, что это вас я хотел видеть?

— В эту минуту вы возражаете самому себе, вы стараетесь убедить себя, но меня вы не обманете. Послушайте еще. Почему вы третьего дня вечером ушли так внезапно, когда вошел маркиз де Фарандаль? Вы это знаете?

Ошеломленный, встревоженный, обезоруженный этими наблюдениями, он замялся. Затем медленно сказал:

— Но… право, не знаю… я был утомлен… к тому же, говоря откровенно, этот дурак действует мне на нервы.