Сильнее бури

Когда Гафур ушел, Умурзак-ата попытался снова приняться за работу, но по всему телу внезапно разлилась пугающая слабость. Тяжело дыша, он оперся ладонями о кетмень, глубоко и жадно втянул ртом сухой, горячий воздух и вдруг начал медленно оседать на землю, пока не повалился лицом вверх между рядами выхоженного им хлопчатника. Кетмень тоже упал, глухо ударившись об откинутую в сторону руку. Рука вздрогнула, потянулась к вороту и бессильно опустилась на грудь. Когда к Умурзак-ата подбежали дехкане, старик был уже мертв. Он лежал, обхватив левой рукой кетмень. Недвижные глаза смотрели на солнце, словно застывшее над цветущим хлопковым полем.

Глава двадцать третья

ЖИТЬ ЕМУ ВЕЧНО

Весь Алтынсай провожал Умурзак-ата в последний путь. Пришли дехкане из соседних, из горных кишлаков. Старого хлопкороба знали многие…

День был знойный, тихий. Все вокруг словно замерло в скорбном безмолвии. Торжественнохолодно сверкали вершины дальних гор. Над горизонтом заснеженными холмами толпились белые облака. Листва на деревьях казалась окаменевшей. Даже пыль не вилась над дорогой, по которой направлялось к кладбищу многолюд-' ное молчаливое шествие.

Путь до кладбища был долгий, но гроб от самого дома несли на руках. Уставших сменяли те, кто шел за гробом.

Первыми шли Айкиз и Алимджан. Алимджан понимал, что если бы и не уехал в город, то все равно не мог бы предотвратить случившегося. И все же в глубине сознания шевелилась саднящая мысль: его не было с Айкиз в тяжкую для нее минуту… Вот уж правду говорят: пришла беда - отворяй ворота. Сколько бед неожиданно обрушилось на Айкиз! Песчаная буря, подлая статья в газете, смерть отца… А его, Алимджана, не было рядом с женой. Дела, хлопоты, заботы оттеснили его от Айкиз, закружили, затолкали. Даже прочитав статью Юсуфия, он не выбрался из этой толчеи на помощь жене. Рядом с ней он оказался только сейчас, когда поздно уже что-нибудь изменить, поправить. С виноватым состраданием Алимджан взглянул на Айкиз. Лицо у нее бледное, глаза ввалились, она смотрела вперед, на гроб, невидящим, безучастным взором. Казалось, она ни о чем в эту минуту не думала, ничего не чувствовала, ничего даже не в силах была выразить - ни жестом, ни взглядом. Только слезы катились по ее омертвевшим щекам. Походка у Айкиз была напряженной, неестественно прямой и в то же время какой-то хрупкой. Алимджан взял ее за локоть, но Айкиз бессознательным движением высвободила руку и чуть подалась в сторону, сама, видимо, не понимая, что она'делает и зачем…

Среди провожающих за гробом шли и Джурабаев и Султанов. Умурзак-ата был одним из самых уважаемых людей в районе, и, участвуя в церемонии похорон. Султанов словно бы подчеркивал свой «демократизм», свою особую роль, как лица, ответственного за все мало-мальски значительные события, происходящие на подведомственной ему территории. Он явился на похороны с таким же сознанием необходимости и важности своего «руководящего» присутствия, с каким поднялся бы, к примеру, на трибуну первомайского митинга. Иногда он подставлял под гроб свое плечо, и вид у него был сосредоточенны^, как у человека, который хочет показать, что он занят государственно важным, заметным для всех делом. В то же время была в нем и напыщенность, самодовольство: так обычно выглядел Султанов, восседая за столом президиума.

Лицо Аликула, старавшегося держаться поближе к Султанову, выражало искреннее горе. Он сам был уже немолод и воспринял смерть своего сверстника как напоминание о «безглазой», что в недалеком будущем постучится и в его дверь. Старикам особенно больно видеть, как уходят из жизни их ровесники. Скорбь их горькая, мудрая.' Эта скорбь делала маленького, щуплого Аликула словно бы серьезней, солидней. Он задумчиво поглаживал поредевшую бородку. В его глазах, обычно хитро прищуренных, светилась печаль…

Кадыров, наоборот, утратил свою солидность. Он шел, неуклюжий, грузный, обмякший, то и дело вытирая огромным платком бритую голову.' Он любил Умурзак-ата, хотя тот в последнее время донимал его своим упрямством, и сейчас испытывал то же, что все друзья покойного.

Рядом с Кадыровым и Аликулом вышагивал Гафур. Чувствуя на себе чей-либо взгляд, он вздыхал особенно старательно, начинал в горестном недоумении покачивать головой: «Ай-яй, как же такое могло случиться? Бедный Умурзак-ата! Видел бы ты, сколько горя доставила мне твоя смерть…»