Сильнее времени (СИ)

Натэлла усиленно думала, но никак не могла придумать, из чего же соорудить повод, который можно накинуть на лошадку. А потом её осенило: ремень! У каждого солдата был ремень. Если их сложить, застегнуть один за другой, связать, то можно соорудить нечто похожее на поводья. Но чтобы добыть ремни, надо подойти к мертвецам, надо коснуться их. Нати обмерла от ужаса, лишь представляя это. Но её раненый снова застонал, заставляя ее очнуться от своих страхов. И девушка решилась. «Это всего лишь мёртвые, уже рассвет, они ничего не могут мне сделать», думала она, подбадривая себя, когда, пересиливая свой страх и ужас, касалась первого мертвяка. Осторожно нащупала ремень, расстегнула его и потянула отчаянно. Тот, как змея извиваясь, выскочил из-под солдата, рассекая воздух: с такой силой она дёрнула полоску кожи.

Дальше было проще. Спеша, девушка добыла четыре ремня. Связала их вместе, подцепила за края лежанки. И вот уже лошадь запряжена странной конструкцией и послушно вышагивает по полю между погибших, тащит за собой ношу. Чтобы раненный не скатился, она и его зафиксировала ремнём.

Радуясь своей смекалке и храбрости, Натэлла возвращалась в лагерь, ведя за собой лошадку и найденного русского. Она чувствовала смертельную усталость от пережитого страха, от бессонной ночи, но упрямо шла вперёд, вела свою лошадку, повинуясь чувству долга.

В лагере все уже встали, готовясь к дальней дороге, и, конечно, обнаружили её отсутствие. Когда изможденная Натэлла появилась на краю стоянки, к ней уже летел навстречу разъярённый брат.

- Что делаешь ты, безумная? Где проводишь ночи? Позор на мою голову хочешь? - Кричал Андрей, но Нати лишь отмахнулась.

Андрейко заметил повозку с раненым и обомлел. К ним уже шли люди, с интересом рассматривая грязную девушку и раненного русского.

- Зачем ты его притащила? - Спросил зло Андрей.

- Он жив, надо помочь ему.

- Он вот-вот отправится на тот свет.

В ответ на это солдат застонал и попросил пить. Люди всполошились, загалдели. Кто-то принёс воды, хотел напоить раненного, но тут за спиной Натэллы прогремел голос старой Рады:

- Не трогайте его. Не давайте воды. Все прочь!

Люди расступились, и старуха подошла ближе. Смочила водой чистый лоскут и приложила к губам солдата. Тот жадно прильнул к влажной тряпице, но Рада убрала ее. Лишь несколько капель попало в рот раненного.

- Несите его в мой шарабан, - приказала она.

Нати радостно выдохнула: бабушка не стала её ругать, а с Андрейко она как-нибудь разберётся.

С того времени жизнь табора переменилась. Они так и стояли, не смея двигаться дальше. Русский военный бы не выжил в дороге. К счастью, активные боевые действия обходили их табор стороной, напоминая о себе лишь отдаленным грохотом.

Никто не знал, как лечила светлокожего мужчину старая Рада, какими отварами отпаивала, но раны его постепенно зарубцевались. Жар, свидетельствовавший о воспалении, вот уже несколько дней как спал. С ужасом Натэлла вспоминала те страшные ночи, когда солдат метался по постели в бреду. Так страшно ей было за него, так хотелось хоть как-то облегчить его страдания. И Нати молилась всем богам сразу, чтобы этот несчастный поправился.

И кризис миновал. На четвёртые сутки девушка как обычно дежурила у постели больного. Перед тем он особенно сильно метался во сне, звал какого-то Порфирия, стонал. На изможденном его лице выступали капли пота, которые девушка стирала сухой чистой тканью. Невольно она любовалась им. А потом мужчина стих и уснул. Натэлла с опаской приблизилась к его лицу, чтобы понять, дышит ли он, жив ли? Но он спал, дыша размеренно и спокойно. Нати уснула, сидя рядом с больным. Ей показалось, что она лишь прикрыла глаза на секунду, а когда открыла, на улице уже светало. Табор спал. Лоб мужчины был сух и прохладен. Смерть отступила.

***

К моменту начала Русско-турецкой войны, Алексей Георгиевич Терепов служил в чине ротмистра в Житомире, во 2ой бригаде 5ой пехотной дивизии, которая только-только вошла в 9ый армейский корпус. Военной службой он горел, чувствовал свою принадлежность к защитникам Отечества, а потому рвался в бой. Но Крымская война была в прошлом, Туркестанские походы его не коснулись, а потому, когда его вторая бригада была направлена на Балканы для сражения с турками, Алёша был несказанно счастлив.

В Петербурге ему было слишком шумно и суетно. Там могли устроиться лишь те, кто отлично освоил искусство лести и тонкости жизни по правилам высшего света. Алексею было сие противно и потому он предпочитал служить подальше от столицы. Перед началом войны их полк квартировался в Житомире, который на тот момент являлся губернским центром Волынской губернии.

Новость о предстоящей войне он встретил с ажиотажем, как и многие его товарищи: в обществе очень поддерживали идеи освобождения из-под гнёта турок братских славянских народов.