Сильнейшие

— И что ты выиграешь? — спокойно спросила она. — Тебе предлагается хорошая жизнь, твои способности могут быть призваны во благо людей. Хорошие целители и у нас нечасто встречаются.

Огонек молча кивнул. Тут возразить было нечего. Хотя очень хотелось.

— Я одно прошу — позвольте мне ходить по городу без охранника и когда вздумается. Я дам вам слово, что не убегу.

— Можно подумать, тебе есть, куда бежать, глупый ребенок, — Женщина подумала, извлекла из подлокотника кресла прозрачный камень на серебряной цепочке: — Хочешь ходить один — носи, не снимая.

— Хорошо, элья, — тронул камень — похож на хрусталь, холодный. — Я не буду пытаться его снять, — накинул цепочку себе на шею.

Лайа кивком отпустила его. Хмуро, тяжело поглядела вслед.

Поежилась невольно, вспоминая бледные уже нити паутины. Нельзя ошибиться… Создавший эту паутину когда-то был спутником сестры Лачи… много прошло весен, и неприятно — будто холодом дохнуло из пещеры мертвых. Того человека дружно не любили и Обсидиан, и Хрусталь… похоже, он был не в себе — подозрительный, непонятный. Когда он исчез, сестра Лачи вздохнула свободно… думали, он погиб, не стали искать. А он — просто ушел, оказывается.

А через три весны сестра Лачи родила близнецов… поговаривали, что отцом их стал один из Медных. И он, и женщина отправились к предкам почти одновременно Лайа усмехнулась. Ветви позаботились друг о друге… естественно, не рассчитывая на ответную заботу!

Огонька тем временем проводили в другую, но похожую комнатку — эту как следует рассмотрел. Ничего лишнего — баловать полукровку, похоже, не собирались. Но кровать, стол, табуреты из хорошего дерева; как у южан, полог на двери — кожаный, крашеный в синий цвет, расшитый по низу двойной каймой узора: сверху птицы летящие, снизу утки, сидящие на волнах. А на окне занавесь легкая — от мошкары. Несколько горшков и кувшинов — трехногие, четырехногие и с простым плоским дном, расписанные разноцветным орнаментом. Повертел в руках один из кувшинов, пытаясь в причудливом сочетании линий найти контуры зверей или птиц — так ничего и не вышло.

Стоило Огоньку осмотреться, как появилась Атали.

— Я буду приходить к тебе в гости, не против?

— Нет, не против, — он улыбнулся, — Прости, я тебя обидел…

— Ничего… Ты же не наш, а с юга. Там принято вести себя так… — Она обвела глазами комнату. — Если что надо, скажи, принесут.

— У меня все есть.

— Что тебе сказала аньу? Лайа, — поправилась девочка, с явным обожанием произнеся имя тети.

— Пока ничего. Позволила мне ходить по городу. Неохотно так. Вроде как все…

— Это хорошо. Это правильно… — девочка уселась на подоконник, прикусив кончик косы.

— Я хочу помочь тебе освоиться.

— Так велела эта, с косой? Или твоя мать?

— Ой, снова ты! — поморщилась девочка. — Мама обязала позаботиться о тебе, но я бы и без того пришла, хоть ты и совсем невоспитанный. Я расскажу, что и как устроено в Тейит. Думаю, тебе полезно будет узнать, раз уж ты выспросил у тети разрешение ходить в одиночку.

Огонек уселся было на табурет, но передумал и плюхнулся на пол — привычней. Атали снова смешно и недовольно повела носиком, но очередного замечания не отпустила — просто приступила к рассказу.

Теперь Огонек знал — место, где его поселили, называется Ауста — длинный с тремя углами пристрой, каменный, как почти все дома в Тейит, отделенный от улицы уступом в человеческий рост. Узнал о городе и окрестностях много — язык у Атали подвешен был хорошо, хоть ее немного монотонная мелодичная речь усыпляла. Несколько раз ловил себя на том, что вскидывает голову, распахивая полузакрывшиеся глаза, и пытался вспомнить окончание прозвучавшей фразы.

Наконец Атали примолкла — причиной тому была пожилая служанка, принесшая миску бобов, лепешку и ломоть белого сыра. Глядя, как жадно Огонек уставился на еду, девчонка вздохнула.

— Полагаю, на сегодня с тебя достаточно… — похоже, она могла без передыху говорить еще сутки.

— Погоди, — остановил Огонек. — Если бы ты показала мне выход, и хоть немного дороги в город… После дикарей не сомневался — и в каменном переплетении улиц не заблудится. А люди… вряд ли страшней всего пережитого.

— Да, конечно, я покажу! — просияла Атали, а полукровка неуверенно потянулся к лепешке. Есть среди дикарей привык, а девчонки простой — застеснялся. Впрочем, она оказалась догадливой — отвернулась и смотрела на улицу.

— Пожалуй… идти можно, — неуверенно сказал Огонек некоторое время спустя, отодвигая пустую миску. — Так что у вас где?

Атали с готовностью спрыгнула с подоконника.

— Идем! — она встряхнула головой, косы разлетелись.

Вышли на улицу. Город, высеченный в скалах, изнутри еще больше казался одновременно строгим и причудливым — словно прихоть ветра. Камень… жил. Огонек слово бы дал, что он дышит, переливается, повинуясь внутренним своим импульсам. Лесенки и уступы перетекали друг в друга угловатыми водападиками. А вот деревьев было немного, все больше кустарник с узкими листьями и мелкими душистыми цветами.

Огонек озирался.

— Тут красиво…