Сильнейшие

В комнате стоял маленький табурет, и на нем сидела старая женщина — Белая Цапля, еще более высохшая и острая. Сине-белое платье, сине-белая же накидка с прихотливым узором — странно, зачем бабушка одевается в цвета, больше подходящие для молодых? — подумала Этле. Уж с молодостью в ее представлении Белая Цапля не сочеталась никак — будто и родилась она уже пожилой, сухой и суровой. И половину времени проводит в этой комнате, ожидая знамения. Понятно, почему она и встречу назначила здесь — под взглядами барельефов Этле тяжко было даже дышать.

— Ну, здравствуй, любимая внучка, — проскрежетала женщина.

— Аньу… — девушка хотела вежливо поклониться, но вышел судорожный кивок.

— Если мне не изменяет память, мы направили вас на юг не для того, чтобы некая девица разыгрывала из себя сбежавшую героиню?

— Я просто… — Этле слишком долго думала только о том, как бы скрыться от преследователей, и теперь лишь сообразила, что ей нечего сказать в свое оправдание. Но щемящая тоска заглушила страх перед бабушкой:

— Скажи, Айтли…

— А, ты думала, его оставят в живых? — протянула Белая Цапля. — Что же, я потрясена твоей наивностью.

— Ты… хочешь сказать… — похолодела Этле.

— Я ничего не хочу сказать, даже не имею особого желания разговаривать с тобой вообще. Я разочарована. Поначалу тебе изменяет рассудок, потом связь близнецов, которой вы так гордились! Пожалуй, ты и в самом деле никто.

— Что они сделали с Айтли? — осипшим голосом произнесла девушка.

— Почем я знаю? О подробностях, — Белая Цапля прищурилась, — мне не докладывали. Южане разозлились на твой побег и бесплодные поиски камня в долине Сиван…

Она привстала, подалась вперед:

— Постой, может быть, ты попросту сомневаешься, что твоего брата нет в живых — то есть, обвиняешь меня во лжи?

— Нет, — непослушным голосом произнесла Этле. Именно в этот миг она поверила окончательно — будто ветерок прошелестел под каменными сводами, коснулся лица, принес прощальное слово.

Этле стояла, прислоняясь к стене, будто став высеченной в камне фигурой, и не слышала больше, как распекала ее Белая Цапля. О, пожилая северянка умела это делать — недаром еще в раннем детстве близнецы боялись ее больше, чем сказочных чудищ. Но не сейчас. Голос щелкал, размеренный и хлесткий, а Этле бездумно рассматривала барельефы на стенах и потолке. Круг Птиц… Раскинувшие крылья, кружатся каменные летуны, с виду свободные, а на деле навсегда скованные волей изобразившего их мастера. Но ведомо им гораздо больше, чем обычным людям — кто знает, может, и не сознают каменные птицы своей несвободы? Ведь там, где они душой, нет ни стен, ни границ…

А голос все щелкал по ушам, негромкий и неприятный.

— Ты должна была понимать, что подобные выходки…

— Аньу! — вскрикнула девушка и указала на потолок.

— Как ты смеешь перебивать! — вспыхнула Белая Цапля.

— Глаза… — растерянно произнесла Этле, не глядя на бабушку. Над головой мерцали глаза Орла и Грифа — Охрана противостояла Раздору, протянутая рука — разбитым черепкам. И не понять было, чьи глаза вспыхнули первыми.

— Это всего лишь… случайность, — Белая Цапля пожевала губами, стараясь не выказать беспокойства. Ей почудилось нечто… но толком и не понять было, что. Некий отблеск… верно, девчонка говорила о нем. Но девчонка не стоит внимания, она горазда только на выдумки и бездумные выходки. Где это видано, чтобы Круг Птиц предупреждал маленькую дуреху, а Сильнейшей достался лишь отзвук? — и, раздраженно махнув рукой, отослала внучку.

Оставшись одна, девушка зарыдала.

— Почему ты молчал, не позвал меня? — вырвалось у нее, и на миг она почти возненавидела брата. Что он сделал? Неужто отказался от сестры, решив, что та бросила?

— Я помогла бы тебе, — бормотала девушка, глотая слезы. — Я бы дала силы… Почему ты не захотел?

* * *

…Тишина, только порой раздается шорох шагов. Угли вспыхивают то ярко, то гораздо тусклее. И темно. Где-то там, снаружи, голоса родных и друзей, там живут люди, там солнце. А тут — мерцающие угли, темнота и шорох. Шорох шагов и тростника; шелест тростника под ветром — ташивари; это произнес голос, который донесся даже сюда.

Огонек знает — рядом свои. И потому не страшно.

После того, как порезал знак чимали, три дня дрожал в лихорадке. Ой и глупый, говорила Лиа, не отходя от него. Все связи решил порвать? Молодец, замечательно. Сила твоя разбужена южанином, а на юге она держится на крови. Это и младенец бы понял. Хорошо хоть, давно вы встречались, и почти сгладились шрамы.

Спасибо скажи, если и вправду разорвал связь или хоть впустую порезался — как бы ни что похуже.

Огонек покорно глотал приготовленные бабушкой настои — Сила ее тут помочь не могла.

— Бабушка, кто говорил про тростник? — спросил Огонек, едва оклемался немного.

— У тебя, похоже, еще бред не кончился, — она внимательней поглядела на внука.

— Нет. Я слышал голос…

— Сюда сосед заходил, рассказывал про поля.

— Угли, — промолвил полукровка.