Сильнейшие

— Не надо. — Поднялся, внимательно оглядел девочку, тронул тонкую косичку, падавшую ей на левое плечо — остальные волосы были распущены.

— Ты кто?

— Таличе. Его сестра. А это — Ланики, — с улыбкой прижала к себе малышку.

— Ланики? Нет. Шуни, ежевика, — усмехнулся Кайе. А малышка протянула ему ветку с ягодами.

Домой Кайе вернулся поздно вечером. И на следующее утро умчался к Таличе и Аруте.

С братом проводил больше времени, чем с сестрой — та помогала матери, а дел было много — растереть зерна в муку, выпечь лепешки, сбить масло, разделять и прясть шерсть и растительное волокно. Арута же занят был на ремонте дороги — а, возвращаясь домой, находил себе занятие, в котором и Кайе был полезен. Починить колодец, забор обновить… в свободное время что-нибудь мастерил, изобретая. Интересы подростков были совсем-совсем разными — Кайе знал лес лучше любого, наверное, Арута леса побаивался, зато любил мастерить и считать. Друг на друга смотрели, словно на диковинку, спорили до крика и ругани, едва ли не драки. Но остывали быстро.

И все время неподалеку была Таличе — спокойная, веселая, тепло от нее исходило, а не жар. Она успокаивала спорщиков одним присутствием своим — или метким словом, улыбкой. И Ланики возле крутилась, с легкой руки оборотня и мать уже звала ее Шуни, хоть и хмурилась, видя подростков вместе, хоть и старалась не подпускать к ним младшую дочь.

Тонкие руки, украшенные кожаными браслетами, осторожно опустили лодочку на воду. Лодка закружилась, попав в невидимый круговорот, а потом устремилось к востоку, неторопливо, с достоинством.

— Она уплывет к Семи озерам.

Таличе подняла голову, запустила пальцы в волосы, пытаясь убрать за уши рассыпавшиеся пряди.

— Я бы хотела сама уплыть на такой лодке, далеко-далеко.

— Она же маленькая! — удивился Кайе.

— Выдолбить из ствола большую… Арута говорит, мог бы, только занят все время.

Вздохнула, прижимая ладонь ко лбу козырьком, смотрела вслед игрушке.

— А сердце не на месте — что будет с ней?

— Зачем же отпустила?

— Она — лодка, ей плавать надо. А я ей — как мать. Матери не будут детей держать подле себя всю жизнь.

— Мать, — коротко усмехнулся, презрительная гримаса, — Попробовала бы удерживать…

— Сколько тебе весен? — спросила Таличе, по-птичьи склонив голову к плечу. Прямо птичка, подумал неожиданно тепло.

— Четырнадцать. Недавно сравнялось.

— Четырнадцать… и кто же тебя вырастил, как не мать?

— Мало ли слуг!

Девочка опустила лицо, принялась чертить пальцем узоры в пыли.

— А мне тоже почти… будет скоро. Мы с братом погодки. Я в сезон Дождей родилась, вот и зовут…

Таличе. Дождевая струйка. От ее кожи пахло мятой и скошенной травой, в волосах серебрилась упавшая с воздуха паутинка. В маленьких ушах — бронзовые серьги-колечки. Сидеть с ней рядом… хорошо было. До того хорошо, что губы пересыхали, и боль поднималась во всем теле, едва ощутимая. Убил бы любого, кто попробовал тронуть Таличе. Так куда привычнее, чем испытывать… это.

Дикий котенок, думала Таличе по ночам. Опасный, очень опасный… но такой хороший, если правильно гладить, по шерсти. Как хорошо с тобой — словно ветер подхватывает и бросает высоко-высоко. Страшно… разбиться можно, но как чудесно лететь!

Таличе никогда не задумывалась, привлекательны ли внешне мальчишки, с которыми играла в детстве. Хорош ли брат… а сейчас придирчиво изучала каждую его черточку, желая понять. И сравнивала…

Ореховые глаза — а у того — синие, порой светлее, порой совсем темные, когда злится. Тогда они дикие совсем; а ведь и правда разрезом как у энихи. А черты у Аруты крупнее и резче. И сам — жилистый, высокий. Серьезный. Наверное, девушки по нему будут сохнуть — уже заглядываются.

А при мысли о лесном котенке словно пушистый кто на груди сворачивается и мурлычет. Бывает ли он нежным? — думала Таличе, и сама пугалась подобных мыслей.

Но ведь ей уже почти четырнадцать весен… и никого другого не надо.

Часы без него тянулись, а с ним — летели. До дня, когда мальчишки поссорились всерьез.

Изначально по мелочи, как у них водилось — ни один не хотел уступать. Речь о северянах зашла. Они такие же, Арута сказал. Мы — дети одной ветви, пусть их.

— Одной ветви?! — яростным грудным мурлыканьем прилетело с другого конца доски, на которой сидели, — Я не хочу иметь с ними общего!

— Нравится тебе или нет, но в ваших предках общая кровь, — пожал плечами Арута.

— Что ты знаешь о крови!

— То, что она течет в моих жилах. Вы знаете больше — вы ее выпускаете. Но по цвету мою не отличить от твоей. И от северной.

Арута не вскрикнул — вмиг посинели губы, широко открыл рот, словно выброшенная на берег рыба — и беззвучно осел назад. На крик Таличе прибежал отец, подхватил сына и унес в дом. Громко плакала Ланики.