А потом я слышу голос моей мамы, она сидит на диване в нашей гостиной, одна. Должно быть, это воспоминание, потому что она моложе — намного моложе — и когда я присматриваюсь получше и делаю шаг вперед, то вижу себя у ее ног, шестилетнего, сжимающего в руках бейсбольный мяч. Я помню этот день, хотя тогда я ничего не понимал. Она с кем-то разговаривала, а я был смущен. И не мог понять, с кем именно она говорила, понимал только то, что у нее был с кем-то разговор.
— Где я? — спрашиваю я, задумавшись, слышит ли меня кто-нибудь. Я начинаю идти по дому и останавливаюсь, чтобы посмотреть на молодую версию себя.
— Ты там, где и должен быть, Чейз, — говорит мне кто-то. Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, откуда исходит голос, только я никого не вижу, хотя голос смутно знакомый. Я снова смотрю на маму, только она не двигается. Я пытаюсь подойти к ней поближе, может, тогда она увидит меня, но она не видит. Я машу руками перед ее лицом.
— Мам! Ты меня слышишь?
Ничего. Она даже не вздрагивает.
Я прослеживаю за взглядом мамы к ее коленям, где она удерживает фотографию моего отца и себя, когда они были детьми, возможно, подростками — рамка фотографии мокрая от ее слез.
— Она не может тебя видеть, — говорит голос.
— Я могу отпустить тебя, Джейк. Все в порядке… я знаю, ты в порядке, — говорит мама, будто разговаривает с отцом, только его здесь нет.
Внутри меня разливается злость. Я не хочу это видеть. Не хочу видеть маму плачущей и ощущающей боль.
— Почему я вижу это?
— Это самый легкий путь для меня, чтобы показать тебе и помочь понять твое предназначение.
— Кто ты и почему я не могу тебя увидеть? — спрашиваю я, оглядываясь вокруг в поисках источника звука. Внезапно я уже больше не нахожусь в своей гостиной. Я вернулся к окну и этим воспоминаниям.
Снова каждое из них прямо передо мной, будто я нахожусь в кинотеатре с сотнями различных экранов.
— Где я?
— Ты там, где и должен быть.
Я чувствую прикосновение к плечу, тепло, затем оборачиваюсь и неожиданно вижу стоящего рядом со мной отца.
— Папа? — дыхание перехватывает, будто я вот-вот заплачу, и я чувствую, что смог бы, потому что, хоть мои воспоминания о нем туманны и обрывочны, я помню
Когда я делаю шаг к нему, он улыбается. Он выглядит именно таким, каким я его помню: темные волосы, карие глаза и та густая борода рыбака, которая всегда у него была. Не считая бороды, я как две капли воды похож на него.
— Я умер?
— На физическом уровне твое тело мертво, но мы никогда по-настоящему не уходим, — отвечает он, продолжая улыбаться, будто рад меня видеть. Затем он отворачивается, что-то привлекает его внимание.
— Но, постой… — я делаю шаг вперед, потянувшись за ним. — Ты же умер… да?
Он не смотрит на меня. Он наблюдает за сценой, развернувшейся перед нами, на плачущую маму, но потом переводит взгляд на меня.
— На
Сделав шаг назад, я глубоко вдыхаю.
Отец смеется.
— Да, это очень тяжело принять.
Он ничего не говорит, вместо этого бросает очередной взгляд на момент, в котором мы только что находились.
— И все-таки, почему я вижу этот момент? — спрашиваю я. — Тот момент, когда она потеряла тебя?
Он смотрит на маму. Не сказал бы, что он выглядит расстроенным. Это не так. Но у него такое выражение лица, какого я никогда прежде не видел ни у кого. Любовь, да, но какая-то невероятно сильная.
— Потому что это тот момент, когда все началось для меня.
Сейчас папа смотрит на маму, внимательно наблюдает за ней. Она в больнице, где ей говорят о моей смерти, рядом с ней Куинн.
Неожиданно я снова испытываю боль. Только она не такая, как после аварии. Эта боль оседает тяжестью в груди, будто разрушает меня.
— Что происходит? — спрашиваю я, падая на колени и хватаясь за грудь. Мне больно, но эта боль какая-то другая.
— Сильные души испытывают боль своей второй половины.
Он отходит, затем садится рядом с мамой, берет ее руку в свои ладони, и у нее начинают литься потоком слезы, свободно, тихо и бесконтрольно. Думаю, она чувствует, что он рядом, потому что спрашивает:
— Он умер?