Сильные. Книга 1. Пленник железной горы

Уот хлопнул слугу по плечу. Не со зла, на радостях. Небось, в Нижнем мире адьяраи все друг друга так хлопают. Привыкли. А Баранчай не привык. Плечо у него: хрусть! И рука обвисла веревкой.

— Ты чего, Уот?!

— Ты ж его покалечил!

Хруст стоял у меня в ушах. С таким же звуком сломалась шея Омогоя. Мюльдюн тоже не рассчитал… Сквозь этот хруст я не сразу расслышал голос Баранчая:

— Не волнуйтесь, пожалуйста, Юрюн Уолан. Не волнуйтесь, пожалуйста, Мюльдюн-бёгё. Не волнуйтесь, пожалуйста, Уот Усутаакы. Вы не хотели меня повредить.

— Тебе же больно!

— Я не нарочно…

Уот опрокинул в пасть спасенный чорон кумыса — от смущения. Лицо Баранчая застыло шаманской маской. Здоровой рукой он стянул с себя рубаху из тонкой ровдуги и остался голым по пояс. Кожа у него была гладкая, без волос. Под кожей перекатывались мышцы; правда, я не видел, чтобы они так перекатывались хоть у людей, хоть у боотуров. Левое плечо слуги вывернулось вбок и назад, торчало нелепым бугром. На плече кожа туго натянулась, сделалась прозрачной. Под ней что-то двигалось, шевелилось, проворачивалось. Раздался отчетливый щелчок. Плечо встало на место, уродливый бугор исчез. Баранчай взмахнул рукой, показывая: я в порядке!

— Может, тебе отдохнуть? Дядя Сарын, вы ему разрешите?

— Спасибо, Юрюн Уолан. Я не нуждаюсь в отдыхе.

— А если…

— Кушайте. Мясо остынет.

Раз — и нет его. Два — и он опять у стола. Мяса всем накладывает: «Вареного? Жареного? Пожирнее? Позажаристей?» Ну, теперь ясно, почему остальные слуги попрятались. Приложи Уот кого другого по доброте душевной — месяц бы лечили. А Баранчай раз, и целехонек. Интересный он человек-слуга…

— Как ты? — спрашиваю.

— Спасибо, хорошо.

— Что, совсем не болит?

— Совсем не болит. Благодарю за заботу.

И видно: не врет.

— Уруй! Дети в дом — счастье в дом!

Это Мюльдюн. Во дает!

— Уруй! Хорошо сказал!

Хлопать Мюльдюна по плечу Уот раздумал. И правильно. Плечо Мюльдюну еще поди вывихни, но вдруг не так поймет?

— Я пойду. Я быстро…

— Стой!

Дядю Сарына мы все-таки уговорили никуда не ходить. А потом еще раз уговорили. А потом он вырвался и убежал, но скоро вернулся.

— Дом без детей — могила!

— Уруй!

— А, буйа-буйа-буйакам! Кэр-буу!

Это Уот песню затянул. Кажется, веселую.

— Дьээ-буо! Уо-уо!

Никому до меня дела нет: Мюльдюн с Сарыном обнимаются, Уот глотку дерет. А Юрюна Уолана любопытство поедом ест, хуже мошкѝ с гнусом. Ну, я и подозвал Баранчая:

— Слушай, а ты живой или железный?

— Живой, — отвечает Баранчай. — И железный.

— Это как?

— Железный, но живой.

— Ты вообще-то человек?

Он нисколечко не обиделся.

— В определенном смысле. Я живой железный человек.

— Ты такой, как мы с Мюльдюном? Как дядя Сарын? Как Уот?

— Я такой, Юрюн Уолан, как ваш конь Мотылек.

Я чуть со смеху не помер. Скажет тоже — как конь! Совсем Баранчай на Мотылька не похож! Ездит на нем дядя Сарын, что ли? Хохочу я, покатываюсь, а перед глазами Мотылек. Мышцы у него под шкурой играют. У всех мышцы — у людей, у лошадей. Но у Мотылька они по-особенному играют. И у Баранчая по-особенному.

— Мотылек, говоришь?

— Нас обоих перековали, Юрюн Уолан. Ваш Мотылек сначала был живым, а после Кузни стал живым и железным. А я — наоборот.

— Что — наоборот?

Сейчас Баранчай — точь-в-точь дедушка Сэркен. Тот тоже слова подбирал, хотел понятней объяснить.

— Я вначале был железным. А после Кузни стал железным и живым.

— И я! И я ездил в Кузню! Знаешь, как меня там ковали?

— Знаю, спасибо. Не пейте много, Юрюн Уолан.

— Почему? Я хочу много!

— Плохо будет.

— Я помню. Юрюн Уолан всё помнит! Голова — во!

Тут Уот песню допел и потребовал еще кумыса. Он новую здравицу вспомнил, сказать скорее надо, пока не забыл. Празднуем дальше. Я и не заметил, как вечер подкрался. Мое первое взрослое застолье, между прочим. Вот ведь компания: Мюльдюн-силач, Сарын-тойон и адьярай Уот Усутаакы. Сперва чуть не поубивали друг друга, в смысле враг врага, а теперь целуемся.

А что? Для нас, боотуров — обычное дело.

2 Мы сражаемся на семьях

Темно. Ни звезд, ни луны.

Тепло, душно даже. И ветра нет. Лежу на мягком. Я дома? На небе?! На стене желтый огонек теплится. Ни в одной юрте таких нет — только у нас, солнечных айыы. Если обождать, глаза привыкнут, и уже не совсем темно будет. Ждать невмоготу. Я оттого и проснулся: по нужде. Встаю — и чуть не падаю. Стой, дом! Куда ты?! Зачем качаешься? Нет, это не дом. Это меня качает. Сколько ж я кумыса выпил? Не помню. Много. А Баранчай предупреждал: «Не пейте много, Юрюн Уолан. Плохо будет». Прав был железный человек. Тогда мне хорошо было, вот я и не поверил.

А сейчас плохо. Сейчас верю.

Баранчай. Кумыс. Праздник. Мы дядю Сарына поздравляли. Я, Мюльдюн, Уот… Как же я на небе оказался? Мюльдюн на облаке отвез, пока я спал? Вспомнил! Баранчай меня проводил, раздел, одеялом укрыл… На земле я, в Среднем мире! У Первых Людей дом — в точности наш. Значит, и отхожее место в нем есть. Найти бы…