Сильные. Книга 1. Пленник железной горы

В общем, второй день я выдержал чудом. Досидел, доздравствовался, до дома в темноте сам дошел. Баранчаю меня даже поддерживать не пришлось. Ну, почти…

* * *

— Доброй службы!

Впереди, сколько хватает глаз, высятся скалы. Клыки хребтов растут из облаков, словно из бледных обескровленных десен. Вершины вгрызаются в следующий облачный слой, а перед нами темнеет вход в ущелье.

Нас ждут:

— Легкой дороги!

— Пусть расширятся ваши головы!

— Доброй службы, Ала Дяргыстай!

— Да будет стремительным ваш полет!

— Доброй службы, Кюн Эрбийэ!

Этих двоих я сразу узнал. Как не узнать небесных стражей? Помните, мы с Мюльдюном мимо них пролетали? Они Буксат-Хара, вожака заставы, кормили, а нам удачи пожелали. Сбылось: все у нас хорошо! Легкая рука у боотуров. Вернее, руки. Легкие. А на первый взгляд и не скажешь, особенно у Ала Дяргыстая. Такой ручищей, как у него, быка прихлопнуть — раз плюнуть. Да ведь мы похожи! В смысле, мы с Мюльдюном — на Ала Дяргыстая и Кюна Эрбийэ. Один здоровенный, кряжистый — гора! Другой вдвое меньше, но аж звенит, на месте приплясывает. Вестник, гонец — стрела! И кони хозяевам под стать. Вырасту — стану вроде Кюна Эрбийэ, у богов на посылках. Конь у меня и сейчас не хуже. Да что там — лучше! Скачки бы устроить…

— Вижу, мастер Кытай постарался.

Я подбочениваюсь. Сбиваю шапку на затылок. Выпячиваю грудь. Приятно, чего там! Сейчас я усохший, без доспеха, но Ала Дяргыстай и так все видит, не хуже дяди Сарына.

Кюн Эрбийэ смеется:

— Дьэсегей-тойон[32] дурного коня не выберет.

Выходит, они не обо мне? О Мотыльке говорят?! Я сперва обижаюсь, а потом радуюсь: сам Дьэсегей-тойон мне Мотылька подобрал! Стал бы лошадиный бог для кого попало стараться?

— Проезжайте, — кивает Ала Дяргыстай. — Вам путь на небо всегда открыт.

Стражи расступаются. Мы въезжаем в ущелье.

— Мы уже на небе, Мюльдюн?

— На небе.

— Скоро дома будем?

— Нет.

— Почему?

— Едем от обода. По Сиэги-Маган-Аартык.

И замолкает, словно все объяснил.

Так мы на небесном ободе?! Почему он не крутится? Я оглядываюсь. Мимо входа в ущелье несется безумный хоровод — обрывки облаков. Совсем как в Елю-Чёркёчёх: сперва вращался остров в горящей реке, а потом — горящая река вокруг острова. С ума сойти! Про Сиэги-Маган-Аартык нам пел дедушка Сэркен. Проход широкий — девять конных боотуров бок о бок проедут! Дно гладкое, загляденье: хочешь, наперегонки скачи, хочешь, в кылыы прыгай. Стены отвесные, уходят в небеса — в которые, кстати? — а само ущелье прямей стрелы. Должно быть, его в скалах одним ударом прорубили. Далеко впереди, под облачным козырьком — солнце. Мы едем к нему. Едем-едем, едем-едем… Маленькое оно тут, солнце. И глаза не слепит. Солнце к небу ближе, чем к Среднему миру, так? Раз ближе — значит, больше. Почему же оно меньше, чем на земле?

Спросить у Мюльдюна? А, бесполезно. Другое спрошу:

— Мюльдюн, а Мюльдюн?

— Ну?

— А тебе коня тоже Дьэсегей-тойон подбирал?

— Угу.

— И не подобрал?

— Угу.

— Почему?!

— Не уродился мой конь.

Как это — не уродился? Ох, чую, лучше не спрашивать.

— А облако тебе кто дал? Дьэсегей-тойон?

— Угу.

— Так его можно тоже лошадью считать?

— Дьэсегея?!

— Облако!

— Не знаю. Вряд ли.

— А много еще боотуров, как ты, не на конях ездит?

Мюльдюн морщит лоб. Хмурится. Вспоминает.

— Из айыы — я один. Из адьяраев — много.

— Как Уот на арангасе?

— Угу.

Я припоминаю разговор с Баранчаем. Если Баранчай, по его словам, похож на Мотылька, то Уотов арангас…

— Его арангас — как твое облако?

— Нет.

Брат чешет в затылке. Уточняет:

— Как твой конь.

Ну вот, и Мюльдюн туда же! Все к моему Мотыльку в родичи набиваются! Ладно, Баранчай, но арангас адьярайский?!

— Почему?!

— Потому что живой.

— Арангас — живой?!

— Угу.

— А твое облако?

— Нет.

— Ну да, оно же облако. А арангас? Он ведь деревянный!

Шершавые доски. Сучкѝ. Я еще занозу загнал. Придумает тоже — живой! Ну, ходит — и что с того? У Мюльдюна облако вообще летает, а неживое!

— Не деревянный. Не арангас.

— Шутишь?

Мюльдюн мрачнеет. Назвать его шутником — хуже обиды нет.

— Тварь какая-то. Из Нижнего мира. Ее в Кузне перековали, как твоего Мотылька. Теперь превращается. В арангас, например.

— Тварь?! Ее мастер Кытай перековывал?!

— Угу.

Мюльдюн бьет пятками по бокам облачных саней. Исполинский снежок уносится вперед по Сиэги-Маган-Аартык. Меня обдает ветром. Кто быстрей?! Мотылька подгонять не приходится: чтобы неживое, понимаешь, облако нас, живых, обставило? Не бывать позору!

Мчусь следом. Камень стен сглаживается — две черные ленты. Ленты блестят, копыта грохочут, в ответ — эхо. Словно целый отряд по ущелью скачет. Мотылек тетивой натянулся — врешь, брат, не уйдешь! Догнали! На два корпуса обошли. Замечательный у меня конь…

На галопе не поговоришь. Мюльдюн, видать, того и добивался. Ну и ладно. Я и так столько узнал — голова пухнет, вот-вот расширится!