Сильные. Книга 2. Черное сердце

Наверное, у меня дурной глаз. Гляну, и молоко киснет. Едва я отметил достоинство гостьи, как все пошло наперекосяк.

— Нюргун! — гаркнула боотурша.

Мой брат вздрогнул, обернулся на голос — и прикипел к женщине взглядом. Если честно, мы изрядно опешили. Кто она такая? При чем тут Нюргун? Я собрался было подойти, расспросить, но меня опередили:

— Что — Нюргун?

— Нюргуна ищешь?

— Замуж хочешь, да?

— За Самого Лучшего, буо-буо?

— Зачем тебе Нюргун? Ложись со мной!

— Нюргун!

Гостья сдвинула брови, ударила себя ладонью в грудь:

— Нюргун!

— Это ты, что ли, Нюргун?!

— Кыс Нюргун[82]?

— Кыс Нюргун, хыы-хык!

— Самая Лучшая? Хочу, да!

— Кыс-кыс-кыс! Идем со мной, красавица!

— Со мной!

— Я лучше! Идем!

Позже, вспоминая мерзость, свидетелями которой мы стали, я сообразил, что боотуры просто не могли взять в толк, как вести себя с гостьей. Боотурша? Ишь, диковина! И что с ней прикажете делать? Кумыс пить? Силами меряться? А вот залезть на такую, небось, хорошо будет! В головах варилась каша — бурлила, вскипала, лезла наружу насмешками и непристойностями.

— Идти? — спросила гостья. — С вами?

— Да!

— Зачем?

— За тем!

— За этим самым! За самым лучшим!

— Бороться станем, хыы-хык!

— Мой верх будет, я на тебя залезу!

— А твой верх — ты на меня!

Кто-то не выдержал, шагнул вперед:

— Человека-мужчину хочешь? Настоящего?

И ухватил гостью за грудь.

Никогда раньше я не видел, чтоб расширялись так быстро. Миг, и над похабником выросла гора, с головы до ног закованная в броню. Кольчуга со сверкающим зерцалом, островерхий шлем, латные рукавицы… Пощечина отшвырнула неудачливого жениха к пригорку, где сидел Нюргун, и я расслышал знакомый, очень знакомый хруст. С таким звуком сломалась шея Омогоя от затрещины Мюльдюна-бёгё. Помните? Мне не требовалось подходить к жертве боотурши, проверять, дышит ли.

Мертвец, он и есть мертвец.

Усыхала незнакомка дольше, с явной неохотой. Будто намекала: кто еще желает?

— Бешеная!

— Кыс-Илбис[83]!

— Одержимая…

Окажись здесь Буря Дохсун или Тонг Дуурай, все могло бы сложиться иначе. Эти бы не отступили. Но оставшиеся боотуры… Слабаки, презрительно бросил бы покойный Уот, и был бы прав. У слабаков хватило ума не ввязываться в битву, позорную при любом исходе. Они сочли за благо поспешить прочь. Лишь какой-то бедняга айыы бродил поодаль, на безопасном расстоянии — ждал коня, припозднившегося со скачек.

И тут Нюргун встал. Он вставал долго, очень долго, хрустя коленями и затекшей спиной. За ним валилось в бездну солнце: косматое, багровое. Кровь текла по клыкам далеких гор, к аласу ползли летние, тяжелые на ногу сумерки. От Нюргуна к боотурше протянулась длинная тень. У тени имелось свое собственное черное сердце. Оно билось в такт сердцу, рвущемуся на свободу из тесной человеческой груди, и Нюргуну приходилось удерживать сразу две пульсирующих дыры.

— Ты!

Палец гостьи указывал на Нюргуна. Их разделяла треть полета стрелы, но казалось, что боотурша стоит в шаге от моего брата, и ее палец вонзается прямо в Нюргунову грудь.

— Ты! Ты никто!

Нюргун молчал.

— Тебя нет! Есть только я!

Нюргун пожал плечами. Нет, есть — что с того?

— Я — Нюргун! Я!

Нюргун молчал.

— Биться! Хочу биться! С тобой!

— Завтра, — сказал Нюргун.

— Сегодня!

— Нет, завтра. Люблю.

Я не понял, что он любит. Битвы, что ли? Мы тащились за Нюргуном, бредущим к дому, я всё хотел спросить, что он любит, да так и не посмел, а женщина осталась стоять на поле для праздников.

На закате она ждала рассвета. Ей позарез нужно было завтра.

ПЕСНЯ ЧЕТВЕРТАЯ

Он ведь должен был

Жениться на ней;
А гляди-ка —
Тешится дракой вовсю
С предназначенной подругой своей…
Есть ли что на свете святей,
Чем жениться по воле судьбы?!
А он ее лупит, гневом дыша.
Да и девка тоже, видать, хороша!
Вместо того, чтобы замуж идти
За суженого своего,
Тумаками она встречает его,
Пинками угощает его!

«Нюргун Боотур Стремительный»

1 Дела семейные

В доме нас ждал этот самый. Ну, этот. Я все время забываю нужное слово.

— Сюрприз! — сказала мама.

Да, точно, сюрприз.

Стол был накрыт, но пустовал без еды. Брусничный отвар в глиняном кувшине, кисляк в плошке, дюжина чашек, и всё. Зато народу в трапезной собралось — ой-боой! Как на свадьбу или, тьфу-тьфу-тьфу, на поминки. Чего я плююсь? Это вы мне ответьте, чего тетя Сабия вечно плюется через левое плечо, когда говорит о хорошем, а случалось, и о нехорошем! Скажет и плюется… Эту заразу я от нее подхватил. Вон она, тетя Сабия. И лицо у нее не свадебное, нет.

Думаете, чего мне поминки на ум пришли?

— Садитесь, — предложила Умсур. — Умаялись, небось?

— Ты когда прилетела? — спросил я. — Давно?

— С конями. Я над Вороном кружилась. Не заметил?

— Белое на белом? Тебя, когда ты стерх, в облаках и не разглядишь!

— А чего ты такой красный?